БАНДЕРОВЦѢ И ВЫГНАНЯ

Тяжке было наше жытя нараз по войнѣ, бо вшытко было понищене и треба было зачинати однова. Помочи мы не мали ниякой, бо ищи тото, што нам лишили Нѣмцѣ, треба было оддавати Русскым, а потом Поляком.

По выѣздѣ нашых Лемков до СССР дакотры села зостали правѣ пусты и польске войско приѣздило на сѣнокосы по тых селах. Ясюнчане, як и всѣ другы селяне, были гнаны до такых сел, як Незнаева, Росстайны, Радоцина, Довге, Вышевадка и др. до роботы. Робити треба было задармо и ищи до того треба было ховати (кормити) вояков, котры при тых роботах дозирали. Худобу, кому Нѣмцѣ лишили дашто веце як едну або двѣ коровы, або як дакто спрятал перед Нѣмцями, треба было давати на контингент. Мусай было идти до роботы на дорогу,  а взимѣ одгортати снѣг. Едино в лѣсѣ мож было дашто заробити, а то при стинцѣ папиревкы и копальняков, але лем марны грошы. Кто зась мал свои лѣсы и коня, то могл завести до Бича або до Горлиць дерево, лемже треба было мати позволеня од лѣсничого, так звану "ассигнату".

Жытя наше не было легке, але все уж кус лѣпше, як в часѣ войны. Люде взяли ся до роботы и помаленькы зачали кус ожывати. Кто мал добру родину в Америцѣ, та доставал помоч в лахах, обутю и грошах. Але часто пакункы были обкраданы, а грошы з листов выниманы. Рок 1945 прожыли сьме дос байка и з тов надѣев, же буде вшытко добрѣ, лемже то была фалшыва надѣя, бо справы набрали иншого обороту.

На зачатку 1946 року зачали Полякы имати тых Лемков, котры утекли з Сов. Союза, и примусово вывозили их назад. А в яри и в лѣтѣ ходило войско по селах, и имали всѣх, кто не выѣхал до СССР и вывозили до Горлиць, де под страхом и террором примушали записовати ся до вывоженя на восток. Люде зачали утѣкати и крыти ся по лѣсах. Вдень сьме были дома, але сьме мерьковали, ци не йде войско з Кривой. А як кто зауважил, та давали сьме собѣ знати, и цѣле село утѣкало до лѣса. Хыжы оставали пусты, и коли войско явило ся, та лем находили пусто. Войско выкрадало, што лем ся им любило. Вночи зась есьме вшыткы спали в лѣсѣ и по потоках як Каникова Долина, Гуща, Лѣсик, Шоповскый поток и т.п. Жытя таке нам барз докучило и по даколькох тыжднях такого страху перестали сьме ся крыти, и якось ся все успокоило. Полякы перестали нас имати,  и мы дакус ся успокоили. Але то лем была тишина перед бурев.

В тот час появляют ся на аренѣ, т.зв. УПА (бандеровцѣ), о котрых мы нич не знали, лем доходили до нас плетькы, же якысь узброены люде ходят по ночах и заберают хлѣб, бандуры, овцѣ, худобу, свинѣ, добры лахы и обутя. В 1946 року зачали ходити в зимѣ и цѣле лѣто, а найвеце их было на переломѣ 1946/47 рр.

Еден зимушный вечер я вертал ся з Кривой з плебании, бо ем ходил до священ­ника Володимира Гайдукевича по метрикы, а то про себе и про сестру. Треба нам было выслати стрыкови до Америкы, котрый нас хотѣл взяти до себе. Перехожу через Граничне, а там стоит якыйсь чоловѣк и кричит на мене: "Стой!" Я затримал ся, и он мене вывѣдал ся, што я за еден, и запровадил до хыжы Васильков, де ем мусѣл сидѣти пару годин. По тому мене пустили, але наказали и загрозили жебы-м никому не повѣл, же ем их видѣл. Прихожу домов, а всѣ дома уж были в страху, чом мене так довго не е. Але успокоили ся, як ем им росповѣл, же мене лем затримали бандеровцѣ.

Другый раз пришли до нас, а было их около 10 особ (в том 3 дѣвкы). Была то якась группа проводников, бо мали зо собов документы, над котрыма довгы годины робили. Дѣвкы писали на машынках, и по дорозѣ ходила варта. Было их много и по другых хыжах, то найменше их была компания и зо своим штабом.

Коли закончили роботу, та зажадали собѣ од моей мамы вечерю. Мама зварили, што могли, а то бандур, котры погружали (подусили) з маслом и брынзов и так подали им всѣм до едной мискы на стол. Попивати налляли им молока. Барз собѣ хвалили вечерю, же в лѣсѣ уж барз давно такой вечерѣ не ѣли.

В часѣ вечерѣ навязали бесѣду з нами. Няньо мои, котры мали в тот час 60 ро­ков, зачали до них бесѣдовати тыма словами:

«Дѣточкы – бо вшыткы подходили до вѣку их дѣтей – чого вы так наражате свое молоде жытя, та вы видите, же нич не вывоюете против такого моцаря, як Совѣтскый Союз. Я тоже воевал в первой свѣтовой войнѣ и видѣл ем остатну войну, та знам ся кус на тых справах. И хоть ем простый хлоп зо села, та повѣм вам одверто в очи, же нич не вывоюете, лем сами погыбнете або стратите здоровя, а ищи в додатку на нашы головы зводите нещастя, бо польске войско ходит, заедно и нас преслѣдуе.»

На тоты слова барз ся всѣ бандеровцѣ образили и готовы были хотьшто зробити, але обышло ся лем на усвѣдоменю мого няня и нас всѣх. Една з дѣвок росплакала ся в часѣ той конверзации и зачала бесѣдовати:

«Дѣду, вы зле розумѣете нашу справу и невластиво пояснюете нашу борьбу. Вы знате, же мы бореме ся за Самостойну Украину, котра обдарена великыма натуралныма богатствами, земля ей може выжывити цѣлу Европу, а украинскый народ дале жые в неволи под болшевицкым ярмом.» Бесѣды той было много веце, але я не памятам далшу, бо ем заспал и не дослухал до конця. В каждом разѣ не зробили нам тот вечер ниякой кривды, а над рано выѣхали десь до лѣса.

Од того часу уж не было ночи, жебы не приходили до села и все штось треба было им дати, як не хлѣба, та бандур, або заберали овцѣ, телята, свинѣ, лахы, обутя и всѣ иншы придатны им речи. Найвеце заберали, як люде вертали з Горлиць, бо каж­дый ишол дашто куповати, но и коли ѣхали або ишли домов, та встрѣчали банде­ровцев в Маластовѣ, Панкной, на Баницком Вершку, в Кривой або в Граничном, котры обсмотревали людей и, што ся им любило, то заберали. Не едного ззули з топа­нок, а его пустили в онучах домов.

В Ясюнцѣ мали мѣсто задеркы польского войска з уповцями, а то в Поточках, коло чернянской границѣ. Едно лѣтне пополудне воякы з пограничной стражницѣ в Грабѣ вертали з Горлиць з провиантом, а з ними ѣхало даколькоро людей з Грабу. Бандеровцѣ зробили засѣдку, в спомянутых высше Поточках, но и пострѣляли на смерть и поранили вояков и нашых Лемков з Грабу. В иншом часѣ, але в том самом мѣстѣ, бандеровцѣ повѣсили едного грабяна, Пѣгоша, котрый, правдоподобно, сотрудовал з польсков розвѣдков и доносил на них. Окрем Пѣгоша, пропал без вѣсти гаевый Кобак з Незнаевы и з Воловце една жена, котра была породнов (бабков) в нашых селах.

Вспомянуты мнов подѣи мали мѣсто цѣлый час в роках 1945–1947. Было то дуже тяжко перенести, бо не вѣдомо было, што кого чекат, и о каждой порѣ добы треба было обчековати непрошеных гостев. В ночи приходили партизане, а в день за ними польске войско, а вшыткы брали, што ся им любило, а на скаргу не было де идти – хыбаль до Бога.

Зачаточно, коли у нас зачали появляти ся партизане, та давали сьме знати на пост милиции в Гладышовѣ, але коли о таком смѣлом довѣдали ся в лѣсѣ, та чекало го тото саме, што и Пѣгоша. А и тот способ не давал нам ниякой полегшы, бо войско не ишло в лѣс за бандеровцями, лем ходило по нашых коморах и пивницях, котры выпорожняло. Мусѣли сьме варовати ся вшыткых: и тых денных, и тых, што при­ходили ночами. По правдѣ, трудно их было одрознити, якы котры, и никому сьме
уж не вѣрили, лем сьме ся боронили, як сьме могли сами. Лѣпшы лахы, обутя и даякы дорогы речи (годинкы и т.п.) прятали сьме до такых мѣст, жебы ничие око их не увидѣло. Паця, жебы выховати, та треба было ховати дагде под дылями або в таком мѣстѣ, жебы никто го не нашол. В таком страху и незнаном нашом будучом, жыли мы в тых часах, але далеко горшых ищи, як были часы военны, бо жытю нашому грозила опасность в каждой секундѣ и то не знати з котрой стороны.

Плетькы, же нас Полякы выженут, доходили до нас уж од довжого часу, але мы такы были привязаны до свого села и землѣ, же не вѣрили сьме нич и як могли, так есьме себе сами розгваряли. Поля сьме управили, як найлѣпше мож было и посѣяли вшытко зерно, жебы было што ѣсти, и жебы дос было пашы для худобы. Вшытко нам прекрасно повсходило и ростло, што нас барз тѣшило. Лем вѣсти приходили до нас недобры, бо гварькы приходили, же уж коло Сянока, Перемышля, Лѣска и в воеводствѣ любельском выганяют зась, але того року не до России, а на запад. До нас принесла тоту недобру вѣдомость Евка Василько, котра  была оддана в Святковой. Было то десь при конци мая, и тото нас барз засмутило.

В тот час уж сьме вѣрили, же и з нами буде тото саме, але захраны уж есьме не видѣли од никого, бо коли утекли бы сьме до лѣса, то бы нас взяли за бандеровцев и пострѣляли на мѣстѣ або вывезли до табору в Явожном. Здали сьме ся на ласку судьбы и зачали мы кус приготовеня до того страшного акту, котрый мал ся сповнити за даякы дны. Рихтовали сьме возы и скрынѣ на речи, обы хоть лем дашто взяти зо собов. Але не могли сьме собѣ тото выобразити и увѣрити, же Полякы можут пойти на так подлый крок и выгнати нас з нашой хыжы, з нашого села и з нашой любимой Лемковины. Дакотры ишли до Горлиць и звѣдали ся в староствѣ, ци нас выженут, ци нѣт. Староство им нич не признало ся, ани не порадило, як поступати. Люде ходили задуманы и очековали чогось в страху, што их мало гнеть встрѣтити. Даже звѣрята якось справовали ся не так, як первше: псы цѣлыма днями и ночами выли, коровы на найлѣпшой травѣ не хотѣли пасти ся, лем утѣкали домов и якось чудно рычали и справовали ся, а домове и дике пташство лѣтало як бы в перестраху.

Пришол день 9. юния 1947. року, день трагедии нашого дорогого нам села Ясюнка, котрый был найбарже нещастливый в ей истории. Завчасу рано, лем сьме повставали, прибыло войско и од нижного конця заходили до каждой хыжы и росказовали остро рихтовати свои манаткы (цундры) и складовати на возы, бо як вернут назад, та уж мусиме выносити ся и идти там, де нам роскажут.

Был то барз тяжкый момент, бо не знали сьме, де нас заберут. Ци вывезут за село и пострѣляют? Ци вывезут до России? Ци може на тот незнаный нам запад, о котром нам вспоминали воякы?

Як воякы повѣли, так и робили, бо о пару десяток минут вертали долов селом и выганяли каждого, а як кто не хотѣл опустити хыжу, та змушали силов. Барз нарѣкаючых и опорных били колбами або чим попало. Коли припоминам собѣ тот момент, та слезы сами ллют ся, бо крутѣйшого образу я не видѣл в своем жытю николи. Крик вояков, плач людей зливал ся з рыком худобы, беком овець, бреханем псов, а ищи помагал тому навалный дождь. Было то штось страшне и трудне до описаня. Выгнали всѣх з Ясюнкы, и не остали лем пусты хыжы, а в них пере­страшены коты, псы и наш весь маеток.

Гнали нас через Криву, понад Баницю, через Вѣрхню до Гладышова, де сьме ночовали. В Кривой вшыткы выходили з хыж и прощали нас, бо кривяне ищи не были выгнаны, аж за пару дны их тото встрѣтило. Всѣ заходили сьме до церкви, обы ищи остатный раз клякнути и помолити ся в своей святыни, котра была для нас мѣстом, де мы встрѣчали ся и всполно молили ся о спасеня нашых душ, о захрану нашого скромненького маетку, родного села и цѣлого нашого краю.

Под Баницкым Вершком чекали на нас баничане, котрых зостало пару фамилий, обы тоже з нами попрощати ся и всполно попризирати ся на свои любимы горы: Магурич, Чертѣж, Верх и др.

В Гладышовѣ всѣх нас затримали, а под вечер пороздѣляли по хыжах и казали нам там ночовати. Хыжы были уж порожны, бо людей выгнали попередного дня, лем пару родин лишили, як Ваваков, Басалыгов, Филев и другых, котры были або гражданами американскыми, або в даякый иншый способ захранили ся од выгнаня.

10. юния, нараз израна, казали нам зберати ся и через Магуру, Маластов, Русску Ропицю, Сенкову, Кобылянку пригнали нас до Загожан, до якогось парку. Коли сьме выѣздили з Гладышова, та хмары одсунули ся и высвѣтило сонце, котре якбы хотѣло нас попрощати, огрѣваючи нас и наш добыток, складеный на возах и несеный в руках або на плечах. На первом горбку, як выѣзжали сьме на Магуру, пришло ся нам зась
видѣти и пережывати бестиалскы сцены, котры были для нас всѣх страшны, бо на нашых очах рудый офицер (поручник) ѣздил на бициглю и бил нашых ясюнчанов чим попало: кланицев, люшнев, косятом и т.п., лем зато, же змизерованы конѣ або коровы не могли вытягнути возы горѣ берегом. Вояком зась росказал з тых возов позмѣтовати нашы скромны тлумачкы и потрѣбны речи. Подорога через тоту прекрасну и знану шыроко Магуру зостала неедному в памяти, бо аж до самого Маластова тот рудый бандита лѣтал, як встеклый пес и збытковал ся над нами. Коли он одышол, та люде назад заберали свои речи и клали их на воз. Потом помогли едны другым попхати возы, обы перейти даяк тоту велику гору.

Як сьме уж минули Магуру, подорога наша кус полѣпшила ся, бо там дорога была кус ровнѣйша, и возы качали ся скорше. Тоты, кто не мал чим везти свой маеток, та брали их на войсковы авта або возы и везли всѣх до Загожан. Лем же в далшой подорозѣ погода нам попсула ся, якбы нароком, и або густы хмары закрывали небо, и шустал з них густый дождь, або зась повгодины свѣтило сонце. Так перешол цѣлый день и поздным вечером, змучены и збѣдованы, приѣхали сьме або пришли напѣше до загожанского парку. Минаючи польскы села Сенкову, Кобылянку и другы, дакотры Полякы нам спочуствовали, але векшина указовали на нас палцями и насмѣховали ся.

Серед темной ночи якось есьме ся всѣ посходили в парку до купочок фамилиями и зачали сьме розпаляти огнѣ, обы хоть кус огрѣти ся. Жены подоили коровы и пририхтовали вечерю, то ест молоко и хлѣб, кедь дакто мал дакус при собѣ.

Як уж вшытко успокоило ся, та люде сходили ся и въедно грѣли ся при огнях або запыхали ся дагде на возѣ и спали твердым сном, а ищи иншы сокотили добыток на возах и худобу. Кто сокотил добрѣ, та охоронил свое, а кто заспал, та загожанскы злодѣе всполно з вояками ростѣгали наш скапаный маеток. Пропало много нашых тлумачков, овець, но и даже Петрови Копчови украли коня. На другый день мелдовали сьме до войскового веденя, але то лем на том ся скончило, бо никто нич свого не нашол.

В том загожанском парку перебыли сьме 3 добы. Зачаточно было ищи дос байка, але позднѣйше не мож было вытримати, бо выобразьме собѣ жытя въедно з худобов на маленьком мѣстѣ 3 добы... То уж нич нам не было миле и вызирали сьме, як и тоты звѣрята: лепавы, змочены и переняты трагедиов, котра нас встрѣтила. И чекали сьме, што Полякы з нами зроблят, бо никто не был увѣреный, де нас повезут... Кормили нас фазолевов поливков, котра была або горка, або пересолена, што не мож было ей спожывати, та лем жывили сьме ся молоком, а хлѣб куповали сьме в Горлицях, кедь дакто мал грошы.

По трьох добах росказали нам залишити парк и запровадили нас на стацию, де были подставены товаровы вагоны, до котрых нам казали заладовати свой маеток, худобу, и сами въедно з тым вшыткым, и лем на возы дали нам еден вагон. З возов в дорозѣ покрали нам Полякы колеса и другы речи. Нам дали вагоны, але лем еден на двѣ фамилии, до котрых повходили сьме «як до бочкы геринькы». Вагоны дакотры были крыты, але веце было некрытых, та зась треба было жыти под голым небом. Наша фамилия (8 особ) достала вагон въедно з фам. Василько (3 особы), та змокнены до ниткы мерзли сьме цѣлу дорогу. Окрем нас, 11 особ роду людского, в другом конци вагону стояло 7 штук худобы, даколько овець и коз, но и 3 конѣ. Просто дусили сьме ся, але не было рады, и мусѣли сьме тото перенести.

По приготовеню нас до выѣзду и по рушеню потягу чекали сьме зо страхом той хвилѣ, коли пересвѣдчиме ся, де нас везут. Стямили сьме, же много фамилий нашых ясюнчанов недостае, а як нам повѣли воякы, то они ищи зостали в парку, а до нашого транспорту долучили пару фамилий з Мацины Великой, пов. Горлицѣ. Были то фамилии Кретов, Ющаков, Загурскый, Телеп, Кобаса, Смакула, Шпак, Хомик, Прибыла, Бубняк и другы з Роздѣля, котрых прозвиск не памятам. До транспорту прицѣпили двѣ локомотивы и поздным пополуднем, видит ся 13. юния 1947. р., вырушили сьме в тоту незнану дорогу. По десятех з дачим минутах збачили сьме, же везут нас на запад, и в тот час уж было нам ясно, же навѣрно повезут нас на тоты понѣмецкы землѣ, о котрых нам воякы повѣдали. Вшыткы сьме смотрѣли в сторону, одкаль нас выгнали и ищи остатный раз сьме жегнали свои прекрасны горы, котры были нам наймилшы в цѣлом свѣтѣ, а котры сьме мусѣли опустити. Пишу остатный раз, бо векшина з нас не видѣла их веце, умерли на западѣ з жалю и розных хворот, незнаных в нашых горах.

В часѣ подорогы, на дакотрых стациях кормили нас таков самов поливков, як и в Загожанах, але тоже давали нам кус хлѣба. В Освенциму переходили сьме так звану «чистку», гигиеничну и политичну. До гигиеничной чисткы належало тото, же каждому з нас сыпали азотокс в одповѣдны мѣста, а в будинках стации убовцѣ (беспекашы) перепроважали з нами выслух. Кто дашто ся поплянтал в бесѣдѣ, та поужывали против него своих знаных методов, котрыма похваляли ся не горше, як и сѣчовикы або гестаповцѣ. Подозреных о сполку з бандеровцями арештовали и вывозили всѣх до страшной каторгы, то ест лагру концентрацийного в Явожном. З нашых ясюнчанов достали ся там такы особы: Якым и Семан Васенко и Петро Дзепа, котры мучены были там около 2 роков. Васенкы были забраны зато, бо найстаршый сын Якыма, Митро, вернувшый ся з Червеной Армии, был примусово забраный бандеровцями до их рядов. (Митро Васенко по выгнаню нас зостал забитый Поляками у Добжанского в Незнаевой). А Петро Дзепа был забраный за брата Митра, з котрым утекл з Совѣтского Союза, а укрываючи ся перед новым забранем го до Сов. Союза попал тоже в ряды бандеровцев. Дмитро Дзепа жые тепер в Англии.

НА ВЫГНАНЮ

По тыждневой и страшной для нас подорозѣ довезли нас до Рудной-Гвѣзданова (стация межи Легницев а Глоговом), а одтамаль назад до Щинавы, п. Волов, воев. Вроцлав. Ту влада переселенча, т.зв. ПУР, пороздѣлял нас по селах. Вшыткых нас з того транспорту придѣлили до гмины Хобень, высшеспомненого пов. и воеводства. Осѣли сьме в такых селах: Хобень – Квочка Митро (зза воды); Радошыцѣ – Копча Гриц, Гаталевич Антонь, Гайтко Стефан, Феленчак Илько, Докля Семан, Докля Лукач, Зорило Юрко; Нещице – Копча Петро (з горбка), Зорило Петро и его зять Ваньцко Митро; Стодоловицѣ – Шведа Параска и ей зять Зорило Иван, Зорило Миколай (Грициков), Быбель Михал (де был первше Софрон), Перун Митро, Васенко Петро и Васенко Якым; Гужин – Быбель Иван, Пелеш Наста (дѣвка Данька Грацоня), Квочка Михал, Зорило Осиф и его зять Прегон Петро; Ольшаны – Гайтко Михал и его сын Иван; Клѣшов – Марчак Михал, Квочка Фецко, Онущак Демко, Пелеш Василь и Пелеш Фецко; Чмелюв – Квочка Василь и Василько Михал. В роках 1947–1950 дакотры з повысшых родин змѣнили собѣ мѣсто перебываня, а то з Ольшан, Гужина, Клѣшова попереѣздили до Бродловиць, Высокой и Кшедлины Великой, тоже в пов. Волов.

Друга часть ясюнчанов, што мусѣли остати в Загожанах, вывезена зостала до воеводства познаньского. Так само пороздѣляли их по даколько родин по селах повѣту Пила (тепер Тчанка Любуска). Осѣли они в селах: Страдом – Копча Митро, Под­бережняк Семан и Подбережняк Петро; Рыхлик – Васенко Иван, Пац Мария, Пац Митро, Зорило Гаврил, Грацонь Василь; Пшиленкы – Пелеш Митро и Пелеш Стефан; Седлиско – Зорило Фецко, Романчак Фецко и Кобанка; Бернатово – Шопа Василь и Дрѣевскый Юрко; Дзержозно – Зорило Наста (вдова по Гнатѣ) и ей дѣвка Быбель Анна (вдова по Быбли Стефанѣ з Кривой).

Жытя на западѣ было зачаточно дуже тяжке, бо застали сьме там найпланшы будинкы понѣмецкы, котры уж Полякы не хотѣли занимати. Будинкы были барз понищены: без вызоров, дверей, пецов и повно в них вшелиякого смѣтя и нечистот. Довжый час есьме мусѣли ночовати ищи на возах и варити ѣсти на дворѣ, як Цигане, але помаленькы сьме собѣ допровадили до порядку хыжы, што могли сьме схоронити ся под дах. Вызоры сьме позабивали дощками, папирем смоляным або просто поза­тыкали дакыма шматами и соломов, а една або двѣ шыбы, зложены з пару кавалцев, давали нам свѣтло денне до хыжи. Дахы были дѣравы, но и як пришол дождь, та треба было подставляти горцѣ, жебы нам не капкало на голову. Але и ту сьме якось собѣ радили, бо позберали сьме коло розваленых будинков плитку и платали дѣры в даху. Меблѣ, то ест столы, постелѣ и даколька фотелов понаходили сьме в фольварку (майо­ру), котрый был ищи пустый, але были то стары и спорохнѣлы речи, а на додаток ищи и з блощицями. За пару тыжднев сьме ся урядили, але станули сьме перед другыми, ищи горшыми проблемами, а з котрыми наразѣ не могли сьме собѣ порадити, ани предвидѣти, як то буде дале...

Маме де бывати, на чом спати, хоть в барз подлых условиях, але коли сьме собѣ подумали, як мы будеме жыти надале, та нас страх обнимал. Не мали сьме ниякых видов на выход з того трудного положеня, бо села в хобенской гминѣ были барз бѣдны и не было можности ани нич заробити, ани тоже купити. Едино нас хранило тото, же каждый мал по даколько штук худобы, коня, овцѣ, козы, куре и труськы, та даке телятко, молоко, масло и яйця сьме продавали и так куповали дакус хлѣба або мукы, што было на скромне утриманя ся при жытю. Конми зась робили сьме по кус у Поляков, але заповдармо.

Найлѣпшы условия до жытя мала наша худоба, бо поля были правѣ пусты, лем зароснуты бурянами, та было, де пасти. Лем горше было з приготовенем пашы на зиму, бо лукы позаимали и покосили Полякы, а як дагде ищи ся нашол даякый кавалчик, што надавал ся до кошеня, та повѣдали, же то их, и нас выганяли. Косили сьме, де ся дало, же кус есьме собѣ назберали сѣна на зиму. До того докупили сьме собѣ соломы, з котрой рѣзали сѣчку и так забезпечили худобу на зиму.

В жнива и в осени судьба наша полѣпшила ся, бо розознали сьме далшу околи­цю и там нашли тот выпрагненый кусок хлѣба. Вшыткы пошли до роботы и на служ­бы по Поляках. Едны конми, иншы зась лем свою силу робочу наимали, так же каждый заробил кус зерна и бандур, што выстачило нам на прожытя.

Зо стороны уряду мы отримовали помоч, а то даколько килограммов пшеничной и тенгеричаной мукы, но и пару дек цукру. Лем же тенгеричана мука была горка и нездала на спожытя, та треба было вышмарити, лем цукор ся придавал.

Кто мал добру родину в Америцѣ, та присылала му помоч под розным видом: обутя, лахы и жывность. Много з тых пакунков приходило розбитых и выкраденых.

В осени 1947 р. шолтыс и гмина придѣлили нам землю, котрой мож было брати, кто колько хотѣл, но и дали нам по даколько метров зерна (жыта и пшеницѣ), обы посѣяти, обы зачати нове газдовство. Тото ся нам барз придало и каждый поорал, де могл, но и засѣял руками тото зеренце. Але великого хосна з того не было, бо мы не знали, як тамту землю добрѣ управити и яку выбрати под засѣв. На додаток была то осень барз суха, и зерно не повсходило, бо сѣяне руками, зостало наверха и высхло на сонци. Котре взошло, то росло красне, и на другый рок уж есьме сами робили жнива. Наярь тоже нам дали кус овса, пшеницѣ, ярцю и бандур, што тоже вшытко было посѣяне и посажене. Ярина нам удала ся красша, и в сумѣ нам тото вшытко дало уж дос на прожытя и выкорменя худобы.

Оселены перед нами Полякы, якы застали щи Нѣмцев на мѣстѣ, пограбили по Нѣмцях всѣ маеткы и односили ся до нас вшелияко. Были серед них великы шовинисты, але так само нашли ся и добры люде, котры нам много помагали, чим лем могли. Сельска и гминна влада односила ся до нас, яко до низшых своих подданых и все сьме были експлоатованы и понижаны. Так званы убовцѣ (Уряд Беспеченства Публичного), милиция и ормовцѣ (Охотнича Резерва Милиции) мали на нас око, слѣдили нас на каждом кроку, а даже ходили вечерами попод вызоры и подслуховали, што у хыжи бесѣдуеме, и кто до нашых хыж заходит. По правдѣ, та мы нич не збали и ходили едны до другых, чим лем сьме ся дознали, де кто быват. Молодеж тримала ся свого и коли зышли ся до дакого до хыжи, то все ктось ся нашол, што знал играти на гуслях або гармонии, ци зачинали ся спѣвы и так звана «потанцевка». Ишли сьме тоже всѣ на свадьбу, як лем есьме знали, же ктось ся женит, як и на Лемковинѣ. Ишли сьме на таке штось з великов приемностев и то понад десять километров. Такы встрѣчи были барз приемны, бо сьме были сами свои и видѣло ся нам в тоту хвилю, же мы да­ле­ко на той нашой прекрасной и любимой Лемковинѣ.

У вспомянутой повысше околици были оселены Лемкы правѣ зо вшыткых повѣтов Лемковины. Найвекшы скупеня были в селах, як: Стодоловицѣ, Халупкы, Барщ (теперь Хелм), Гавроны Малы и Великы, Кемблов, Бродловицѣ, Байков, Орск, Высока, Нещице, Радошице, Хобеня, Рудна, Гвѣзданов, Рудна Мѣсто и другы. По недовгом часѣ позволили нам отворити православны церкви в Стодоловицях и Рудной Мѣстѣ, а грекокатолицкы священникы мали выбрати або православие, або перейти на католицизм и одправляти по латинскы для Поляков. Много з них перешло на латинскый обряд, а осталы организовали православие. Тот крок грекокатолицкых священников был барз трагичный для нашой вѣры и нашого народа, бо за своими священниками послѣдовали и их парафиане. Та з досадов, але мусиме осудити нашых духовных пастырев, бо нас завели там, де вѣками хотѣл нас завести польскый шовинистичный католицизм.

В Стодоловицях и Рудной был священником Хыляк, котрый записал ся в нашой лемковской истории, яко горячый патриот свого поневоленого народа. Он был членом первого лемковского уряду в так званой Народной Лемковской Републицѣ, котра была оголошена 5. децембра 1918. року в селѣ Флоринка, як тоже был первым нашым грекокатолицкым священником, котрый перешол з цѣлов парафиов на православие в меживоенных роках. Был он старенькый, але довгы рокы служил, як лем могл, Лемкам в той околици, но и до конця своей службы свому народу, голосил идеи народного и религийного патриотизму, лем може мы не все его добрѣ розумѣли...

В Рудной, в польском костелѣ одправлял тоже наш широкознаный священник Иван Полянскый, але хочу зазначити, же потаемно на нашы Великодны и Рождественскы свята одправлял тоже по нашому, лемже як Полякы довѣдали ся о том, та донесли до бискупа Коминка во Вроцлавѣ, а тот за кару перенесл го далеко од Лем­ков до воеводства опольского, де он прожыват до днешного дня.

Само материалне жытя на выгнаню укладало ся дос добрѣ в первых роках нашого там побыту, хоть всѣ сьме тяжко робили на господарствах, по лѣсах и де лем ся дало, та все якыйсь грош ся заробило, же не голодовали сьме, ани не ходили повголы. Единов нашов бѣдов была туга за своим селом и вшыткым, што сьме там лишили. Тото ту нас нич не тѣшило, хоть бы было оно и вартостне, а тамто на Лемковинѣ приберало в нашой представѣ неосѣгалну вартость. Каждый лем о тамтом все вспоминал и чекал, же наступит даяка змѣна, та повернеме назад. Просто, были сьме все готовы. А гварькы ходили розны, же Америка зачне войну з Россиев, же Нѣмцѣ вернут ся назад и т.д.

Барз нехосенными чинниками для нашого жытя была сама природа на тых теренах, де нам припало жыти. Была то цѣлком инша, як тота в горах.Терены тоты сут у векшости пѣсковаты, через котры и тече рѣка Одра. Над Одров ест много лук и паствиск, котры правѣ каждый рок серед лѣта (юний и юлий) сут заливаны прибываючов водов, котра нищит паствиска, як тоже заберат часто зо собов покошене сѣно з валков або з копок. В глубокых ямах и долинах вода позостае все, и творят ся так званы ставы або озерка. Болото и намул выдают неприемный запах, як тоже сут леговищом миллионовых хмар комаров, котры нам все докучали, а котры сут розносителями розмаитых хворот. Зачаточно, по покусаню комарами, поробили ся нам болячы струпы, котры довго нас болѣли. Вечером не мож было указати ся на двор, бо цѣлы хмары комаров чекали на свою офиру жебы з ней вытягнути смачной кровли. Але ту не лем люде терпѣли од комаров, бо тоже и худоба не могла собѣ порадити з нима. Были всягды: на поли, в лѣсѣ и в стайнях – пак жены не могли ани здоити коровы, лем мусѣли навперед палити сухый гной, жебы их неприемным дымом выгнати зо стайни, а так сѣдали под корову.

Думам, же и тот бич комаров одбил ся барз нехосенно на здоровлю нашых людей, бо барз много з них умерло на хвороты, незнаны в нашых горах: рак, сухоты (гертика) и т.п.

Другым, тоже барз нехосенным чинником для нас была сама рѣка Одра, бо в ей водах плыли розны отровы з хемичных фабрик Долного Бжегу, што тоже было причинов до повысше вспомненых хворот.

Треба признати, же умерло много людей, и дакотры в молодом або в середном вѣку. А умерли такы: Квочка Митро, Гайто Юстинка, Докля Семан, Гайтко Мария, Пелеш Наста, Перун Митро, Васенко Якым, Квочка Михал, Пац Мария, Шопа Евка, Зорило Улька. Вшыткы тоты особы умерли в вѣку около 50 роков и молодшы, як Зорило Улька около 25 роков. Окрем повысшых умерло много людей, котры дожыли старшого вѣку (од 60 до 100), а то: Зорило Петро, Докля Лукач и Юлия (родиче пишучого тоты слова), Феленчаканя (дожыла до понад 100 роков), Зорило Наста (жена Осифа), Онущак Демко, Пелешка (жена Фецка), Быбель Михал и Евка, Пелеш Митро, Пелеш Митро (зять Грицоня), Зорило Наста (жена Фецка), Подбережняк Ружа и ей мама, Шопиха, Васенко Иван, Кобанка, Зорило Наста (вдова по Гнатѣ), но и трагичнов смертев умерли: Васенко Семан (утопил ся, будучи в польском войску), Зорило Петро (зостал замордованый Поляком в Малых Гавронах) и Василько Михал (упал зо стогу зерна и забил ся).

В пятдесятых роках были перевели в Польщи списованя людности, котре было для нас, Лемков, трагичным. Списованя тото переводили по селах учителѣ и урядникы з гмины або кооперативы (Самопомоци Хлопской), де для нас, Руснаков, Лемков, не было рубрикы, бо записуючы активисты мали лем такы рубрикы: Поляк або Украинець. Нашы люде им одповѣдали, жебы собѣ писали, як хотят, кедь не мают рубрикы Руснак, бо они и так останут тым, чим были их предкы – Руснаками.
Так и тоты урядникы робили. Писали они, як лем хотѣли, та з нашых людей потворили розмаиты националности, лем не Руснаков.

Нехосенны условия для нашого здоровля, шовинистичне наставеня до нас и розмаиты неприемны обстояня на западѣ, были причинов, же за жадны скарбы на свѣтѣ мы там не хотѣли жыти и чекали сьме той хвилѣ, жебы вернути ся назад до родного села Ясюнкы.

Сама Ясюнка остала ся даколько роков незаселена. Аж десь в роках 1950–1952 створили Полякы на ей грунтах так званый ПГР (Паньствове Господарство Рольне), котре забрало в свое посѣданя вшыткы нашы грунты, котры не забрало надлѣсництво до лѣса, включно з грунтами в селѣ Чорне. Хыжы, котры были новы, та Полякы розобрали ищи до 1949. року, а старшы позднѣйше, коли будовали будинкы пегеерскы. Коли я был на навщивѣ в Ясюнцѣ в 1961. року, та уж не стояли, лем
Пацова и М. Пелешова хыжы, а осталы понад 60 хыж и розных господарскых будинков были фундаментално знищены.

Од Ростокы аж по Ивана Быбля (Тациного) сут поставены будинкы господарскы и бывалны ПГР, котры видко на фотографии на 2 сторонѣ той книжкы. Материалу будовляного поужыли такой з нашых розобраных хыж и пивниць, лем дакотры будинкы сут поставены з циглы и крыты плитков. Село змѣнило ся до неспознаня и лем горы и лѣсы кус припоминают ся тому, кто там жыл, але тоже и лѣсы приближили ся до села.

В лѣсах вшытко дерево повытинане, лем молоде росте и то не лем в давных лѣсах, але и на полянах и полях, котры прилѣгали до лѣса. И  такы части нашого готару як Обшар, Лаз, Горб, Опаленый, Помѣркы, Границя, пов Верха – вшытко заросло смереками, соснами и розныма иншыма деревами або кряками.

Поля орют Полякы тракторами и сѣют жыто, пшеницю, овес, ярець, комоницю, садят бандуры, ховают худобу, овцѣ, конѣ. В селѣ е маленькый склепик в пере­будованой Марчаковой хыжи и е затягнене електричне свѣтло.

Роботниками в ПГР были самы Полякы з околичных сел повѣту горлицкого, лем еден Лемко з Панкной робил, яко тракториста, а был то з Панкной, правдоподобно, Ротко.

Як уж ем вспоминал, та нашы ясюнчане николи не забывали за свое село и все рвали ся вернути ся назад и там жыти, як и жыли нашы предкы. Лем же то не пришло ищи доднесь, бо Полякы не дозволили нам никому вернути ся. Писали мы поданя, просьбы, скаргы и мемориалы з подписами всѣх голов фамилий до Горлиць, Жешова, Варшавы и ѣздила делегация до министра Ткачова, в котрой брал участь и пишущый тоты слова, але без жадных резултатов. Все нам одписали або одповѣли: «Нье можецье вруцьиць, бо ваша зьемя зостала роздыспонована на скарб паньства.» [1]

(…)

Еднак мы николи не тратили и не тратиме надѣю и твердо вѣриме, же справедливость мусит колись перемочи, и Ясюнка буде належати до ей оправненых властников, бо она была наша и мусит быти нашов. Так само думают и всѣ нашы выгнанцѣ з тых пару сот сел на Лемковинѣ. Але само думаня нич не даст, лем всѣ въедно мусиме объединити ся и всполныма силами голосити ся за свои села и мѣста, котры бесправно нам одобрали и нас розогнали по свѣтѣ. Нашы родиче все нас учили, же «чужого не жадайте, але свого дожадуйте ся». Мы тото выреченя маме все на думцѣ и будеме ним керовати ся на будучность.[2]

Жерело: Наша громада. Повоєнне положыня.
Бандеровці  и выгнаня (1945–1947), ч.2.
 Написал Теодор Докля.
Юнкерс, Н.Й., США. 1969.

Комментарѣ и поясненя 

[1] ... Ci, którzy rozdzierają szaty nad losem przesiedlonych, licząc na jakieś odszkodowanie, powinni wiedzieć, że operacja "Wisła" była aktem wymuszonym przez obłędną ideologię OUN i zbrodniczą, ludobójczą działalność UPA, rozpoczętą w 1942 r. i kontynuowaną z barbarzyńską zajadłością i zaślepieniem jeszcze przez dwa lata po wojnie. Powinni również pamiętać, że operacja ta uratowała życie wielu przesiedleńcom, bo na poprzednich terenach bez niej, rozlewowi krwi polskiej, ukraińskiej, łemkowskiej nie byłoby końca.

Budzisz, Feliks - Operacja "Wisła" była koniecznością (Na Rubieży - nr 91, 2007)

,,Gdyby nie było akcji "Wisła", to UPA działałaby w Krainie Kierzońskiej jeszcze dziesięć lat" - czytamy w 16 tomie "Litopysu UPA". Ponura perspektywa, która przyznaje rację operacji o kryptonimie "Wisła". Dziesięć lat terroru i zbrodni oraz możliwość oderwania od RP jej prowincji południowo-wschodnich! Jaki rząd, jakie państwo chciałoby ten stan rzeczy tolerować?! Wszystko to sprawiła rozbójnicza działalność UPA! Gdyby jej nie było, nie byłoby nigdy operacji "Wisła" - i to należy sobie uświadomić raz na zawsze i zaprzestać kłamstw na ten temat!

Рrof. Edward Prus - OPERACJA "WISŁA" - Wrocław 1996

Jak można ocenić akcję „Wisła”? Na pewno trudno tu zgodzić się z opinią E. Prusa, że była ona potrzebna i przyniosła chwalebne wyniki dla Polski i polskiego żołnierza. Spowodowała ona bowiem wiele cierpienia wśród narodu ukraińskiego. Smutne jest to, że przesiedlano nie tylko rodziny polsko-ukraińskie, ale też Łemków, którzy nie mieli nic wspólnego z ukraińskim ruchem nacjonalistycznym. Likwidacja dwutysięcznego podziemia odbyła się drogą przesiedlenia 140 tysięcy ludzi.

Michał Kozłowski - Akcja „Wisła” (MŁODSZA EUROPA Portal Europy Środkowo-Wschodniej)

W 2007 roku prezydent Lech Kaczyński i prezydent Ukrainy Wiktor Juszczenko we wspólnym oświadczeniu potępili akcję "Wisła" i stwierdzili, że była ona sprzeczna z podstawowymi prawami człowieka.

З польской пресы.

[2] …do polskich archiwów wpływają w znacznej ilości wnioski o wydanie urzędowo potwierdzonych kopii dokumentów, zawierających wycenę i spis nieruchomości pozostawionych w 1947 roku przez ukraińskich przesiedleńców. Działania te należy odczytywać jako przygotowywanie się osób przesiedlonych w ramach Operacji "Wisła", do wytaczania powództw odszkodowawczych i lobbingu na rzecz przyjęcia ustawy, zobowiązującej Skarb Państwa do wypłaty rekompensat. W świetle obecnie obowiązujących przepisów prawa cywilnego roszczenia takie są bezzasadne, nie tylko ze względu na upływ czasu (przedawnienie), ale również znaczną trudność wykazania mniejszej wartości nieruchomości otrzymanych po przesiedleniu. … otrzymane przez przesiedleńców ukraińskich gospodarstwa poniemieckie prawie zawsze miały wyższą wartość materialną, niż te przez nich pozostawione…

Bogusław Kuźniar - Przyczyny i zasadność operacji "Wisła" w świetle dotychczasowej literatury. https://www.electronicmuseum.ca/Poland-WW2/ukrainian_insurgent_atrocities/kuzniar_boguslaw_pol.html