Заблудѣлымъ сынамъ Подкарпатя

В программной статьи  Гиадор Стрипскый выкладуе свои позираня на язык и литературу Подкарпатскых Русинов. Треба мати на позорѣ, же учил ся он да­якый час во Львовѣ, спознал ся там з з проводныма дѣятелями галичского на­ци­оналистичного двиганя и находил ся должый час под вплывом их идей. З той причины в его текстѣ легко увидиме характерны знакы тых идей, котры и до­днесь суть в арсеналѣ националистично наштимованых активистов. Век­ша часть того арсенала вызират застарѣло и смѣшно в добѣ интернета и мо­билной телекоммуникации. Тоже в текстѣ сохраненый правопис автора, что в главном одповѣдат компромиссной грамматицѣ Га­рай­ды: писаня частицѣ ся въедно г глаголом, мягкое законченя глаголов 3. ос., не­стяг­нуты за­кон­ченя (за границею вм. за границев) и т.п. Ради объективости мусай за­зна­чити, же тоты нормы не менше сут чужы русинскому языку, як «ка­ка­ня и этаня», против котрых справедливо мече громы автор. Напримѣр, во фра­зѣ «Наша подкарпатска руська литература — се плодъ западного гуманизму, хоть зачала творитися позднѣйше, якъ въ Польшѣ…»  частиця ся односит ся до глагола «зачала» и зато мала ся ту написати окреме, чим автор нехотячи подал нам очевидный примѣр не­оправданой компликованости  правила з час­ти­цев ся. Еще примѣр неправилного хонованя той частицѣ: «Ци маеся по­вто­рити доба № I?». Нестяг­нуты законченя назывников и приложников не характерны ани про еден русин­скый диалект (оправданы можут быти лем в поезии). По­твер­жат автор и своим нерегуларным правописом, або просто незамеркованыма хыбами, же неприхылность традицийной  етимологичной ортографии веде до зниженя грамотности: «вконцѣ» и «вконци», «и самъ его не розумію», «серце» (од якогось то глагола?), «кано­никъ унгварский Иванъ Пастельі», «Ерделѣ» и «Ердельи», «поезіѣ» и «поезіи», «поетъ зачиряе собѣ» и «Пе­тефи и Арань зачерли». Треба и то повѣсти, же справедливо жадаючый очищеня языка од чужых лексем, про котры маеме властны слова, Стрипскый не стямил, же он сам ту-там хоснуе такы нежаданы чужоты. Примѣром «мужик», «ани чичирк» не суть нашыма словами и не находят ся ни  в якых на­шых словниках, а при том маеме на тоты стямкы одповѣдно: «селяк, селян, про­стак, хлоп» и «ани мук; ни бе, ни ме». Что вецей, подля логикы нашого сло­во­твореня «мужик» (правда, на первый склад надголошеный) есть ма­ленькый чоловѣчок, гномик. Но, доста уже з того доганяня. 

Бо сущным, значущим в сей статьи есть превелика пассионарность ей автора, кличущого молодых и потенциалных будучых Нобеловых лавреатов русинской литературы позоровати живот простого народа и прислуховати ся до его бесѣды. Прочитавши ю до конця, заблудѣлы сыны Подкарпатя, без­сом­нѣв­но, выйдут на справну дорогу,  хоплят до рук пера, або сядут за клавиатуру компютера, и уж неодолга будеме годны похвалити ся новыма прекрасныма творами нашой дотеперь не барз богатой литературы.

Говорите о насъ, Русинахъ, якимсь чудернацьким тономъ: «Они творять пись­мен­ный языкъ, они мають свою литературу.» Они та они, вѣчно лишь такъ здалека «они». Сесе чтось такое, якбы до нас озывавъ ся извонка якыйсь Чехунъ або пришлякъ зъ Москвы. Симъ выразомъ явно выключаете себе зъ гро­ма­ды Русиновъ. Уважаете себе не Русинами, але русскими, хотя прикрываетеся кепенякомъ ru­szin nyelv-a. Робите пропаганду въ хосенъ русскаго языка, а все таки выступаете отъ имени Русиновъ — въ оборонѣ «русскихъ народныхъ» правъ. Числите пару cто головъ, а все таки думаете, ожъ есте представителями 500.000 народа.

Такъ знайте, ожъ Русинъ а Русскій — се два. Аккуратъ такъ, якъ Дайч не есть тотожнымъ зъ Дуйчомъ, якъ себе Голандцѣ называють, хоть назвы дуже подобны. Знайте, ожъ на Подкарпатю не есть ниякихъ Русскихъ, кромѣ утек­шихъ изъ русскаво рая. Тутъ Русины жиють, а въ ихъ имени выступати вамъ ne­lze! Знайте, ожъ мы, Русины — западняки. Мы вязаны идъ западови земле­писнымъ положеньемъ и ис­то­ріею, вязаны господарски и церковно, вязаны политично и языково — словомъ, цѣлою нашою руською культурою. Мы не хо­чеме ничь спольного мати з русско-татарскою культурою восточной Москвы, а насъ, западняковъ, ниякѣ голосы не перетворять на восточняковъ, бо тота рус­ская культура намъ чужа!

Жителѣ Бачки держаться культуры суплеменниковъ Сербовъ, бо без­по­се­ред­но жиють коло себе и легко переходять границю, торгують зъ ними, же­ня­ть­ся зъ ними: сербска культура спольна передъ и за границею. А робиться се отъ сотки роковъ каждый день. Тоже самое видиме и у Русиновъ и у задунайскихъ Нѣмцевъ. Наоборотъ тому, что есть з Русинами Подкарпатя? За нашою гра­ни­цею сидять хиба Русскіе? Нѣтъ, тамъ сидять пануючѣ Поляки. Зъ тамошними Русинами не торгуеме, не женимеся, ни до них не переходжаеме. А де есть тота Москва, что васъ языково такъ тягне? Далекость сего народа правѣ теперь мѣряють нашѣ гонведы: отъ Унгвара воздушною линіею 1500 км! Якъ вы хочете мати з нимъ культурное сполученя? Черезъ воздухъ?

Се такое, якъ медъ лизати черезъ скло!

Вѣдь до того, чтобы вы научилися порядно говорити парусски, треба ма­ти физичное сполужитье зъ Русскими торговлею, женячкою и т. д. Зъ кни­жокъ оча­ми можете научитися якѣсь там каканя и этаня, але безъ того, абы и ухо по­сто­янно чуло «произношенія», нигда не научите Русина на русскій языкъ. Ру­синъ мае свой окремый языкъ, окрему культуру и окрему литературу.

Мы, Русины, литературу не теперь зачинаеме творити, бо она уже есть. Вытворили еѣ нашѣ батьки 300 лѣт тому назадъ, а то формою и духомъ цѣл­комъ иншою, не таку, яку мають Русскіе отъ часу Ломоносова (1750). Основа мос­ков­ской культуры, литературный языкъ, вытворилася изъ сильного вплыву цер­ков­щины и еще сильнѣйшого политичного верхо­вод­ства Татаровъ, а все то на ос­но­вѣ московского діялекта. Напроти того, нашъ руський языкъ вы­бру­сив­ся далеко скорше отъ русскаво, а то подъ вплывомъ гуманизму и реформаціи 16-го столѣтя (сихъ напрямовъ Москва вообще не знала), але церковной при­мѣш­ки бы­ло въ нем дуже мало, а основою цѣлой культуры служивъ языкъ боль­шости народа: языкъ зъ идеями западной культуры! Русскіе утворили своѣ пер­шѣ прав­дивѣ русскіе книги ледвы коло 1750-го року, тымъ часомъ кіевскѣ Ру­сины сло­варь свого языка року1596! Что вы, заблудѣлы, хочете у насъ зъ симъ далекимъ отъ насъ «русскимъ» свѣтомъ, а еще то подъ кепенякомъ ru­szin nyelv-a?

Наша подкарпатска руська литература — се плодъ западного гуманизму, хоть зачала творитися позднѣйше, якъ въ Польшѣ, на Волинѣ, Литвѣ и Кіев­щи­нѣ. Тутъ за границями нашими творилася она яко реакція калвинизму пе­ре­важ­но въ формѣ вѣрооборонных Толковыхъ Евангелій и т.д., хоть и свѣтскихъ пло­довъ тамъ не хибѣло. На взоръ сихъ заграничныхъ творовъ повстали и у насъ — въ першихъ десяткахъ 17. столѣтя — Учительнѣ Евангелія, Александріѣ и тымъ по­добнѣ. Дру­карнѣ у насъ до 1863 року не было, тому всѣ они осталися въ руко­писахъ. До те­перь такихъ назбиралося до сто! А обнародовали ихъ Русины и Русскіе заровно и не глумилися зъ нихъ такъ, якъ то чините вы, заблудѣлцѣ!

Мадярска литература розпочалася 550 роковъ тому назадъ 16-ма руко­пис­ны­ми памятниками, писаными здоровымъ мужицькимъ языкомъ, каждому Ма­дя­рови зрозумѣлымъ — а де она теперь стоить?! Мы маеме сто кодексовъ, а роз­вой нашой литературы ишовъ подобнымъ способомъ, ба въ очи біючими па­ра­лелами якъ у Мадяровъ. Отъ 1627 року ажъ 1850 нашимъ предкамъ не за­баг­ло­ся писати языкомъ Москвичовъ, бо сесѣ еще и самѣ довго шкондибали на чи­не­нику церковщины, але писали такъ, якъ цѣлый подкарпатский народъ го­во­ривъ.

Мадяре изъ тыхъ рукописныхъ початковъ утворили собѣ правдиву ли­те­ра­туру. Доба Балашія и Пазманя — 16. и 17. вѣки — были розцвѣтомъ ма­дяр­ско­го языка. Але злый духъ накинувъ мадярамъ въ 18. вѣцѣ Барцанфалвія и Ка­зин­ція. Симъ забаглося чужое, по ихъ думцѣ лѣпшое надъ мужицькимъ доб­ромъ, и на 50 роковъ припинили природный розвой письменства. Деякѣ Мадяре за­чали глипати за границю и пересаджовати чужѣ елементы: нѣмецькѣ выразы, зво­роты, слова и законы словотвореня. Ба завели до Мадярщины нѣмецький син­­таксисъ. Барцанфалви (1781) уживае у своихъ романахъ такѣ сло­ва, якъ прим. glázli мѣсто мужицького pohár, stifli мѣсто csizma. У него türmész — се по на­шому мученикъ, káprádza — се фантазія, imándok — се священникъ, barándok — се монахъ, а boszorkánykövet — се видите Hexenschuss по мужицьки oldal­nyílás. А vetés már szépen felmegy — се видите, дословно изъ нѣмецького die Saat geht schön auf, по народному кажеме: már szépen zöldül.

Сеся дурничка захопила многихъ Мадяровъ. На щастя не всѣхъ. Берженѣ о сихъ чужотахъ пише такъ: «Выдавець Гелмеци зъ тыми чудернацькими сло­ва­ми справдѣ позапаскудивъ моѣ стихи.» Казинци зъ початку бывъ проти такихъ но­ваторствъ и писавъ: языкъ запаскудити сякими нигда нечуваными потворами, се недопустима дерзость. Але мода модою: захопила и Казинція, бо потомъ «Казинцій вхопивъ до рукъ заставу, вытичену Барцанфалвимъ и носивъ еѣ зъ гор­шою зухвалостью, якъ самъ Барцанфалви».

Але коло р. 1830 настала на щастя здорова реакція: Чоконаи, а за онымъ и Пе­тефи зновъ повернули до народного, т. е. каждому Мадярови зрозумѣлого язы­ка. Мадярска литература переболѣла сесю неприродну перерву, а внуки Бар­цанфалвія въ 19. в. поставили основою литер. языка два невычерпательнѣ жи­вѣ джерела: 1) кодексы и плоды 16—17 вѣка; 2) народный языкъ и честованя на­род­ной поезіѣ. Природа побѣдила надъ кунштарствомъ!

Нашу руську литературу постигла на чудо-чудеса така сама доля. Роз­ви­ва­лася она по тихо, въ меншихъ розмѣрахъ; отъ 1627 року до 1850 вы­тво­рила сто кодексовъ на своей здоровой основѣ общепонятного своего языка, ажъ на­разъ настала перерва. Нашимъ предкамъ засмердѣвъ мужицький языкъ, за­баг­ло­ся имъ сягати за границю и пробовали у насъ завести панский языкъ, фай­нѣй­ший отъ дотогочастного. Силовалися, насильствовали, мор­до­ва­лися въ добѣ Ба­ха русскійшимъ языкомъ. У ихъ писаняхъ хозяинъ ишолъ на по­ле пахати, за­ви­тый галстукомъ; по дорозѣ завернувъ до парікмахера и порт­ного,  ко­ло поч­там­ту купивъ за дешевѣ деньги спичку, завалявъ собѣ сапогі, а смугаву ру­башку бросилъ у шкафъ и мучивъ собѣ голову, бо што мае значити тото пан­ское негодованіе, тадь онъ своѣ поросята порядно годуе. Неборакъ ниякъ не ро­зу­мѣвъ, что тото ему паны пишуть за пособобствованія касательно пользы реб­йон­ка шатающего въ розныхъ пренебреханіяхъ.

Але на щастя его ребйонокъ кончивъ гимназію въ Унгварѣ, учився исто­ріѣ мадярской литературы и заразъ отцеви пояснивъ повысшѣ тайности сло­вами: Ей, няньку, тадь сесе аккуратъ такъ нигда у насъ нечуванѣ слова, якими на сто и сто засадивъ Барцанфалви мадярский литературный языкъ. Не тво­рѣть­ся на нихъ! Есть такихъ московскихъ словъ до 30.000, что мы ихъ иншими, от­хи­ль­ными кажеме.

Та народъ и не творився сякими литературными игрушками хоть на его шко­ду тревали они 46 лѣтъ. Сей чужий русскійший русскій языкъ не знавъ ко­рѣ­ня запустити въ мужицькой душѣ, а при томъ и самѣ паны не могли его по­ряд­но научитися. Сорокъ шѣсть роковъ жила — нѣ, не жила, але живорила сесь чу­жий напрямъ, ажъ въ концѣ мусѣла бухнути. Провалили еѣ Ю. Чучка и Ю. Жатковичъ (1895) заложеньемъ «Науки» а будапештянска «Недѣля» (1898). Отъ 1895 року ажъ до нынѣ зась пишеме своимъ языкомъ.

Реакція проти незрозумѣлыхъ намъ негодованій и пренебреханій ука­за­ла­ся гетъ скоро, але не мала еще побѣды. Редагованый Раковскимъ журналъ Цер­ков­­ная Газета въ четвертомъ рочнику (1876) мусѣла уже покинути панский языкъ, бо еѣ никто не читавъ, а продовженя ей подъ назвою Церковный Вѣст­никъ, уже писалося зрозумѣлымъ панскимъ языкомъ. Шкода ожъ не довго, бо га­­зета скоро перестала. Заслужилый нашъ старый Фенцикъ 15 лѣтъ мордовався въ Листку тымъ общерусскимъ языкомъ. Безуспѣшно. Читали его газету хиба ра­­ди проповѣдей — еднѣ духовники. Вконцѣ мусѣвъ редакторъ по­пустити изъ той чужинецькой русскійшости языка, а выдававъ Додатки по­нят­нѣйшимъ язы­комъ.

Ходъ розвою языка перепинився и у насъ на якийсь часъ, але на конець при­рода таки побѣдила! Доказомъ того, ожъ обойдемеся безъ русскаго языка, есть само собою и наша теперѣшня «Недѣля», «Зоря» та иншѣ.

То же самое видиме и въ исторіи Словаковъ. Чехофильскѣ Словаки довго на­смѣшковалися изъ свого родного языка, такъ якъ и вы заблудѣли изъ свого. Про­зывали его bačovčinou, kočiščinou, kuchyňčinou, простымъ діялектомъ чеш­ти­ны. Але проти природы довго грѣшити не можъ, природа вконци и у нихъ по­бѣ­дила: отъ добы Людовика Штура (1844) Словаки пишуть аж до нынѣ тою ко­чиш­чиною. Ану, попозерайте, куды ся ихъ литература отъ тогды под­ня­лася!

Такъ что вы хочете теперь у насъ опять зъ тымъ русскійшимъ языкомъ? Чо­му не учитеся изъ прикладовъ нашихъ и отъ предковъ своихъ? Не хочете узна­ти, что ся отбыло, другий разъ не вернеся. Для насъ, Русиновъ, доба 1850—1895 есть отстрашуючимъ мементомъ, правѣ прото недопустиме, абы сеся не­щастна доба повторилася. Нашъ письменный языкъ розвивався столѣтями подъ понятнымъ вплывомъ мадярского и словацького языка, бо сесѣ тутъ таки подъ ногами дѣйствують, а не изъ 1500 километровой далекости. Прото и есть та­кий видимый роздѣлъ межи нашимъ языкомъ и галицькимъ. Литература пи­ше­ся у насъ для Руснаковъ, а не для Москвы; а пишеся языкомъ панови и му­жи­ко­ви ровнако спольнымъ. Не пишеся «только для господъ», якъ то Кар­патъ 1881 р. твердивъ. Мы не твориме письменный языкъ, але продовжаеме то­ту спадщину, котру намъ по закону природы предки лишили, але котрого при­родный розвой вашѣ одномышленники на 40 лѣтъ перервали. Хочете ви­дѣ­ти, якъ нашѣ предки писали? Ось вамъ прикладъ изъ кодексу 17 столѣтя:

«Пошовши Хс до пекла, діаволов розгромив, извязав, народ людский из пек­ла вывѣл … едного Соломона там оставив. А коли утихло, стали чорты при­ни­кати, видят Соломона едного: А чого ты ся тут зостав? Рек им Соломон: Бо ся Хс по мене и другій раз вернет сюда, та еще и большим страхом! Діаволы збо­ялися вельми и порвавши вытрутили Соломона из пекла мовячи: Иди и ты от­тол! Если Бог узяв нам голову, а за тебе хвоста не стоиме!»

А теперь поровняйте сесе такожъ оповѣданьемъ изъ 19 столѣтя: «Не будь его миленькой сопруги Корниліи, умѣвшей своею веселою   натурой всегда от­го­нять темныя облаки со лба своего мужа, да во всяких затруднительных об­сто­ятель­ствах жизни приносить утѣшеніе, иный раз, пожалуй, не ручаюсь, что наклонен бы немножко поругать начальство, поставившее его своим пре­не­бре­ганіем во столь невыгодное положеніе, но Корнилія всегда съумѣла его выручить от искушенія ругательств…»

Дальше не выпущу изъ сего безконечного реченя (Бѣда, нѣтъ жида), бо и самъ его не розумію. Волѣю указати на незручну тактику заблудѣлцёвъ. Они хва­ляться зъ Коцаками и Довговичами минулости, а намъ закидають, ожъ не ма­еме ничь изъ той же минулости кромѣ одного 17. столѣтя. Наивный дѣтвакъ за­жмурить очи и думае, ожъ его не видять, бо — и онъ ничь не видить. Нужъ, ма­е­ме мы, Русины, своихъ письменниковъ не лишь въ одномъ 17. столѣтю, але так­же изъ 18-го. Если бы мы мали грошей, могли бы мы надруковати 2—3 то­мы изъ тыхъ рукописныхъ памятокъ, але тутъ наведу лишь двохъ. Одинъ — се не­знаный творець историчной пѣснѣ «Турки подъ Вѣднёмъ», а другимъ есть ка­ноникъ унгварский Иванъ Пастельі. Изъ стиха сего другого наведу лишь уры­вокъ, бо авторъ бывъ пророкомъ, и писавъ якбы нарокомъ о заблудѣльцяхъ Под­карпатя ось якъ:

«Ты вожде душевный, ты хлопе избранный,

Людъ темный очищать отъ Бога есь данный;
А ты якъ самъ во тмѣ ходишь,
Всѣхъ со собою водишь
Во ровъ пекельный.
Идутъ лѣта, брате, приходитъ кончина,
Вбы тя не застала лютая година!
Глубоко спишь — пробуди ся,
Заблудилъ есь — наверни ся!
Такъ ся тучишь, объѣдуешь,
Чрево тѣгать не бируешь,
Ой, брате, покай ся!»

Нѣтъ, гаспада, такъ нельзя! Ничого не учитися, насъ неуками прозывати, изъ народной поезіѣ насмѣшковати и притомъ пхатися на ролю веденя народа — се не до речи. Се чиста негація по прикладу Люцифера Мадача, котрый ни­чого позитивного не хоче знати, лише самѣ отрицанія! Я бы вамъ и всѣмъ мо­имъ братямъ по перу радивъ чогось иншого, а то позитивного. Именно, те­перь проживаеме добу соціяльного розмышляня, а се тѣсно вяжеся зъ опѣкою мен­шого брата — селянина. Працюйте въ корысть сего обдертого, вами за­ли­ше­ного брата, бо онъ вамъ хлѣбець дае. Въ томъ оглядѣ доба русскійшости № I была зовсѣмъ безплодна. Паны писали лише для себе, а для народа не уло­жи­ли ани одной книжочки, не то, абы засягли до его господарского житя. Изъ той добы никому не было и крихты хосна, ни панамъ, ни простакамъ. А что ро­бить доба № II теперь? Паны и теперь пишуть только для пановъ, то есть за­бав­ляються межи собою. О простакахъ — ани чичиркъ! Ци маеся повторити доба № I? Нѣ!

Мѣсто сего для мужика могли бы паны выконати много позитивной пра­цѣ. Рачте именно агитовати въ дѣлѣ закладаня райфайзенокъ, абы народъ не бывъ притиснутый на жидовскѣ банки; закладаня читалень, абы праздники не про­велися въ корчмѣ; заложеня сполку для выдаваня книжокъ и иншихъ спол­ковъ, по прикладѣ Сербовъ, Словаковъ; а передовсѣмъ маете агитовати ме­жи молодежею, абы студіовала языкъ. Айно, мужицкий языкъ, бо до мужика не до­ступите панскими негодованіями и пренебреганіями, лишь его властными сло­вами. Николи его не примусите, абы научився 30.000 руссійскихъ словъ, ко­ли мае своѣ. Ему маете писати такъ, якъ и онъ, якъ и вы, якъ и всѣ мы го­во­ри­ме, а не такъ, якъ грамматики россійскѣ предписують. А коли про­сту­ді­ю­е­те незнанѣ вамъ глубокости и высокости народного языка й поезіѣ, тог­ды изъ того хосна буде мати не лишь мужикъ, але и вы, паны. Именно на­у­чи­теся духа нашого языка и художества его уживати прозою и стихами. Изъ опы­ту Мадяровъ, Словаковъ и Сербовъ говорю вамъ и кажу, ожъ народна речь — то велика, ба высока школа для выученя красного стилю и для выученя тво­ре­ня стиховъ. То есть: школа для прозаиковъ и для поетовъ. Вы — ряндавѣ арис­тократы! Вы глумитеся изъ поезіѣ простака, але не маете правдивого поета, кот­рый бы загрѣвъ намъ серце. Не знаете, изъ якого богатства могли бы сте со­бѣ зачеряти мыслѣ, образы, звороты до правдивой поезіѣ. Словацька при­по­вѣд­ка каже: «Za peniaze do mesta, za rozum — do dediny sa chodi.» Айно, я, зна­ю­чий народну поезію чотырехъ народовъ, кажу вамъ твердое слово, домовѣ по­е­ты ажъ бы ся поставили на голову, и совокупно не могли бы выкресати таку не­чу­вано красну пѣсню, тутъ заразъ слѣдуючу, яку вылляла изъ себе душа прос­того Русина. Изъ сею повнотою нѣжности и поетичности могъ бы мѣ­ря­ти­ся хиба стихъ Петефия «Reszket a bokor!» Послухайте:

Сонце низенько, вечеръ близенько,
Выйди до мене мое серденько!
Ой, выйди, выйди, не бойсь морозу:
Я твоѣ ноженьки въ шапочку вложу.
Ой, выйди, выйди, не роби жалю,
Не роби жалю, дорогий кришталю.
Черезъ рѣченьку, черезъ болото
Подай рученьку мое золото!
Подай рученьку, подай другую,
Подай личенько, най поцѣлую!

Такъ! А се лишь прикладъ изъ лирики. А коли бы вы довѣдалися, что еще му­жикъ мае изъ епики не только балладовой, але и историчной. Про Татаровъ, ку­руцовъ, Раковція, Кошута и т.д.! Та прийде колись рядъ на се. Але мусить при­йти и на то, ожъ и вы не будете блукати, але пристанете до насъ выкопати всѣ скарбы сей простой душѣ. Вамъ буде изъ того величезный хосенъ!

Чому уживъ я повысше того твердого слова? Отповѣдаю вамъ словами слав­ного Ерделѣ Яноша: «Одною изъ цѣнностей народной поезіѣ есть прав­ди­вость. Что въ ней находиме, то все есть правдивымъ фактомъ. Если тамъ го­во­ри­ть­ся о якойсь исторіи, тогды то исторія, если о норовахъ, то норовы, если о вку­­су, то вкусъ. Тутъ кажда буква есть докладомъ и заподаньемъ души, а каж­дый докладъ изъ минулости служить корѣньемъ для цвѣту въ будучности.»

Важнѣ слова! Въ народной поезіи не есть тыхъ штучныхъ вздыханій, и йой­­ковъ, и тоскъ, якими обилуеся наша паньска поезія. Не е тамъ ниякого при­твор­ства, въ каждомъ реченю видиме лишь щирость, правду, оспѣванье дѣйст­ныхъ фактовъ, зажитковъ и почувань, а то яснымъ и чистымъ якъ кристаль сло­вомъ. Не чудо, что Мадяре по добѣ штучности Казинція отчули вконци потребу ду­ховного освѣженя. А се найшли въ щиро-мадярской поезіи народа. Йосифъ Сей­качъ осмѣлився выректи слово уже року 1837: всяка поезія мае своѣ корѣня въ народѣ. Ердельи каже: «Народъ — се величезное море. Если поетъ зачиряе со­бѣ изъ него, найде собѣ на тысячки послухачовъ. Отже выучовати житье на­ро­да, се студія житя самой націѣ мадярской, котра такъ отчужилася. Сесе та­кое, якъ станути въ сесе море, якъ Исусъ, коли принимавъ дары и благодать Ду­ха Святого: сесе есть покликаньемъ нынѣшного поета, благороднымъ обо­вяз­комъ правдиво  національной поезіѣ! Изъ народной поезіѣ маеме утво­ри­ти правдиву свою народну поезію! Послѣ наслѣдованя толькихъ чужихъ взо­ровъ нѣмецкихъ, латинскихъ, французскихъ вконци найшлисме самого себе, а изъ скалъ народной души выбулькла керниця повна доси еще незнаныхъ силъ. Пе­­тефи и Арань зачерли до сей керницѣ, и стопивши наивность зъ искуствомъ до цѣлости, подали намъ на вѣки дѣйствительнѣ законы поетичного твор­че­ст­ва.»

Если сесѣ слова приймете до серця, братя моѣ, тогды народъ поможе и вамъ, а то не лишь въ поезіи, але и въ прозѣ. Часто подношуеся у насъ вопросъ: ма­е­ме поетовъ ажъ кольконадцять, а не маеме прозаиковъ — якъ се розумѣти? Я вамъ се потолкую и дамъ отвѣтъ. Поетичный талантъ мае у насъ майже каж­дый десятый интеллигентъ, бо такъ есть се и въ простомъ народѣ. Селянинъ тво­рить чудесно краснѣ пѣснѣ, вязаный и кермованый ритмомъ и мелодіею и при томъ порядного листа не знае написати въ прозѣ. Поезія тутъ и тамъ — то пер­вѣстный елементъ двигаючой душѣ, де лишь серце и фантазія диктуе; опро­ти тому красна проза — се уже второстепенна фаза, де лишь одинъ розумъ дик­туе. Розумъ але каже спозоровати реальное житье: спозоровати, якъ жие и якъ го­во­рить народъ? Якими фразами и якимъ складомъ говорить? Якъ онъ бу­дуе ре­че­ня? Якъ бы на той основѣ написати романъ, драму або наукову статю и т. д. Але теперь прихожу до головного: нездорова антипатія нашихъ пановъ су­про­ти люд­ской бесѣды и поезіѣ убила у нихъ почутя языковое, убила почутя язы­ко­вое, убила можность спостереженя и можностъ красного высловленя!

Нашѣ паны николи не жили межи Россіянами. Языкъ знають лишь изъ грам­матики и говореня наставниковъ — учителёвъ своихъ, не Маскалёвъ. Такъ, але той мнимо «общерусскій» языкъ мае инший складъ, инший синтаксъ, якъ нашъ руснацький; мае инший наголосъ та инший выговоръ, иншѣ грамматичнѣ фор­мы та иншу лексику, нежъ нашъ. Подъ гнетомъ сего присвоеного изъ вонку язы­ка не можуть нашѣ цуравѣ аристократы спозоровати тотѣ явища, что имъ тутъ дома, таки подъ ногами валяються у мужика. Не видять мужика, дер­жи­те­ля скарбовъ языковыхъ, котрѣ але отъ маскальскихъ сильно от­би­ва­ю­ть­ся! Але на жаль, отбилася и интеллигенція по части отъ мужика…! Изъ вымогъ доброй прозы присвоивъ я собѣ немного, бо хиба дробы; але вѣрьте менѣ, что маю, за то можу дяковати окремъ Бога — простому на­ро­дови. Якъ простудіюете докладно народну рѣчь и поезію, буде изъ васъ лѣп­ший отъ мене прозаикъ и лѣпший поетъ. Давъ бы Богонько! Я и многѣ Русины бу­де­ме тогды лишь простыми вашими читачами, а то дуже вдячными!

Жерело:  Литературна Недѣля, ч. 14 (1941). Стор. 117–121.