Черкоткы мусять быти!
28. септембра 2013 у Сримскых Карловцях святочно одзначили 90. рочницю выпечатаня в тутешной монастырской печатни «Граматики бачваньско-рускей бешеди» др. Габра Костельника, котра пак послужила про урядну кодификацию языка югославскых Руснаков. Мы ся прилучаеме ку ославеню той подѣи публикациов красной Костельниковой повѣдкы з року 1930.
— Черкоткы мусять быти!
— Панотче, мусять быти черкоткы!
— Тадь говорив ем вам, же лем их найдѣть, та их купиме — з благым усмѣхом одповѣдать панотець.
— Уж я то их сам куплю, лем их вы найдѣть! Не можу их забыти, панотче!
Таку мав бесѣду Дюра Предняк, керестурскый переселеник, зо своим панотцем фурт, што лем ся стрѣчали. Два рокы уже воевав: мусять быти черкоткы тай мусять!
Не зганули бы сьте: якы то черкоткы? Нашто? Черкоткы, што на кадилници, на ланцках од кадилници; такы малы черкоточкы, што бреньчать, кой панотець кадить.
Кебы быв панотець так барз хотѣв тоты черкоточкы, як бачи Дюра, та вера божа, уж бы давно висѣли на кадилници. Нашли бы их были, як ся гварить, хоть спод земли. Але панотець не мог их так барз хотѣти, бо не мав таку исту душу, як бачи Дюра Предняк. Панотець быв Хорват з Далмации, а бачи Дюра Руснак з Керестура. Правда, панотець быв добрый чоловѣк, як благый день, красно ся научив по рускы и любив своих вѣрникох Руснакох, як кебы быв роженый Руснак. Але на новой парохии, котру од зачатку ушоревав, мав он всякы журы, великы, главны, а черкоткы на кадилници то про него было такое барз малое и непотребное, же о том не вартать ани думати. Зато ся панотець и усмѣховав, кой го Дюра Предняк молив и просив, же мусять быти черкоткы.
Гей, але иншакое ся рушало у души бачика Дюри Предняка. Ему барз хыбили черкоткы на кадилници. Так му хыбили, як цѣлый Керестур. И видѣло ся му, же дотля буде их нова церковь порожна и нѣма, докля у ней не зачеркотають черкоткы на кадилници, як у керестурской церкви... У тых черкотках, у тых мацѣцкых черкоточках на кадилници вшытка керестурска тайна. Душа керестурской церкви...
А бачи Предняк хотѣв мати Керестур у чужинѣ — у далеком шокацком*) селѣ над Савов, де ся приселив. Кедь не Керестур (бо не мож), та хоть лем его образ, хоть лем его голос, его душу.
----------
*) Шокаци – народность, числяча коло 10 тысяч людей, римокатолицкой вѣры, хорватской бесѣды, жыють в Горватской, Мадярской и Сербской краинѣ.
***
Кто бы порозумѣв душу переселника? Лем тот, што е и сам переселник.
Не од днеська з Керестура и Коцура, з тых двох нашых матиць, переселюють ся худобнѣйшы люде за Дунай, до Сриму, а у новшы часы и до Славонии*) за «богатшым хлѣбом». Пришов час, кой собѣ Дюра Предняк надумав, же ся переселить. Выраховав собѣ, же так буде лѣпше. Свои пять голды земли и хыжу у Керестурѣ продасть, а у Славонии купить собѣ ачей и 25 голды земли и хыжу.
У Керестурѣ он лем худобный, а дѣти ростуть. А у Славонии годен быти нараз газда. А кедь ищи Бог поможе, та собѣ пригаздуе...
Нераз ся радив з жонов, и наконець рѣшив, же нѣт што одтяговати. Пошов до Славонии до шокацкого села П.,**) де ищи не было ани едного Руснака, полюбило му ся. Пошов другый раз, дав завдаток за землю и хыжу. Пришов дому, попродав землю и хыжу, та пришов день, кой ся требало выселити.
Не опишу вам вшыткы рушаня его души, бо то не возможно. Кажда година, кажда минута одтеперь дашто новое, смутное и горкое выносила в его души наверх, як тота вода, што непрестанно тече зо жерела. А то не мож обминути ани выраховати у жывотѣ, а де же ищи и описати, змалевати. Та лем вам змалюю поедны образкы з переселничого жывота бачика Дюры Предняка.
Кой мав послѣдный раз переступити порог своей — уже не своей, выпорожненой хыжы, крадком ся перекрестив, поцѣловав мур, зажмурив очи, жебы го слызы не залляли. Не яло то хлопови плакати! На дворѣ стояла родина и сосѣдове, што их пришли выпровадити. Так вызирать всякое одпроважаня — ци до далекого свѣта, ци до гроба. Жона му Ганя плакала, як на погребу, очи ей од слыз напухли и почервенѣли. Дѣти уже сидѣли на кочу, ѣли медовникы з пяцу, што им родина надавала и перли ся, же де котрое буде сидѣти.
А коли бачи Дюра выгнав коч зо своего — уже не своего двора, так му было у сердцю, якбы вшыткых вез на теметов: и себе, и жону, и дѣти. Нечекано напала го думка: Назад! Назад ся вернути! Захвѣяла ся душа, як тополя, коли ю вѣтор ламле. Але што хлоп, то хлоп. На сподку у сердцю, як твердый камѣнь, стало му штоська, што му гуторило: Мѣркуй, што робиш! Ту вшытко проданое, а там купленое! Ту уж не маш нич, а там поле, хыжа, жывот, будучность… Затяв конѣ, и… «з Богом!»
А кой ся перевозив через Дунай на чайцѣ, так ся му видѣло, же уж умер, же му остала лем душа, та го перевозять на другый свѣт, на другый свѣт!… «Ци то наистѣ правда, же там, у П., мам купленое поле и хыжу?» — Были такы минуты, коли сам собѣ не вѣрив. Видѣло ся му же то лем якыйсь сон, якась выдумана история.
А пак зась хлопска натура вышла у его збуреной души наверх, та мѣрковав на што требало и давав вшыткому раду.
Привез ся щастливо до своего нового обыстя у широм свѣтѣ, та зачав газдовати. Робив, орав, сѣяв, годовав конѣ, коровы, як обычайно параст. Але лем кебы сьте му закукли до души!
Знате, же кажда пересажена зеленина попервѣ така, як зовяла. Але то зеленина жые лем через едно лѣто, а чоловѣк через рокы и рокы, та вера, и его приростаня ку чужой земли тримле за рокы. Найскорше звык бачи Предняк ку своему обыстю. Ушорив го, як сам хотѣв, и гумно, и хлѣв, и кутець, и хыжу. У хыжи тоты исты плахты на постелях, тоты исты порткы на столах (у передной и задной хыжи), тоты исты образы на стѣнѣ, што были и у Керестурѣ. Та туй ся чуствовав бачи Предняк як дома, як у Керестурѣ.
Гей, але як вышов на дорогу позрити «на село», та вера, такой утѣкав днука до двора. Не мав духа, жебы довже зостав на дорозѣ. А у Керестурѣ, Боже, за годину позирав, зложив рукы на грудях, та лем позирав «на село», та му ся не змерзило. Одпочивав.
Якбы найкрасшу новинку читав. Хоть и нич не увидѣв, хоть никто коло него не перешов и не поздравкав му «дай Боже», та и так му час скоро и мило сходив, як ластовцѣ, коли лѣтать по воздуху.
— Но, знаш, Ганьо — озвав ся бачи Предняк ку жонѣ, кой з дорогы утек до обыстя — так есьме не годны жыти! То не жывот, кедь чоловѣк у чужом свѣтѣ, як у темници! Мусиме вецей Руснакох ту звербовати. Хоть лем обы нас было двѣ-три хыжы, уже бы нам было легше.
Одтеперь бачи Предняк и жона му Ганя мали нову журу и новы порады: як из шокацкого села створити собѣ родный Керестур. Кедь не правый Керестур, та хоть лем его образ, его голос, его душу.
----------
*) Славония — область межи рѣками Сава, Драва и Дунай, лем кус менша од Подкарпатя.
**) Може то быти село Пишкоревци, числом обыватели коло 2000, де и днесь жиють Русины и Шокаци.
***
О рок ся приселили до П. трое Руснаци. Як их звербовав бачи Дюра Предняк? Писав родинѣ у Керестурѣ: на новом обиталищу му добрѣ, вшыткого е подостатком, лем му Руснаци хыблять.
Земля у П. добра, хоть и не така, як у Бачцѣ, але туня. Вельо тунша, як по тых сримских селах, де Руснаци. Та кто бы з Керестура хотѣв, най понаглять переселити ся до П., докы ся Руснаци не зачнуть баржей селити до того села, бо де Руснаци вержуть ся, там ся нараз цѣна земли двигне.
А пак ищи и нагваряв людей из П., най дають огласити у Керестурѣ при церкви, же у П., е тельо и тельо земли на продаж з хыжами — по туней цѣнѣ.
3a три рокы было уже 15 рускых хыж у П.; за пять рокы — 30 хыж; а за 10 рокы — 70 рускых хыж. Што дале, то легше было Руснакам селити ся до П., хоть земля была все дорожа. Вѣдь уже ся приселевали ку своим людям.
Але Дюра Предняк перебыв вшытко од зачатку — од руской первоты у шокацком селѣ.
Нигда бы быв собѣ не вѣрив, же му своя церковь аж так барз буде хыбити. У шокацкой церковли, кой до ней пришов, хыбило му тото исте, што у шокацком селѣ, «свои». З церквами то якось так, як з людми. И то чоловѣк и то чоловѣк. Але кедь ти чоловѣк родак, та е ти сердцю близшый: у нем ся озывать ку тобѣ твое властное дѣтство, твой перейденый жывот, твоя мати и твой отець — твой род... та ся чуствуеш, як выгонок на своем конари. Так то и зо своев церковлев.
Шокацка церковь не брала бачика Предняка за сердце — тай. Видѣло ся му — най Бог перебачить, же и церковь нѣма, и его душа нѣма, а Бог далеко, барз далеко, та не чуствуеш, як ся Св. Дух дотыкать сердця.
А у Керестурской церкви, хоть уже быв чоловѣк, все у нем ожывала дѣтинска душа, та вела святы бесѣды з ангелами, из Христом, з Богом. И было му якось так мило, так свято, як здоровому конарчикови, кедь на своем дереве цвѣте. Не скрывайме того од себе, але признайме смѣло: е время, коли ся нам видить, же душа у нас цвѣте. А нигде так, як у церковли, бо ту душа не лем же цвѣте, але и пахне.
Бывало у Керестурѣ, як пришла недѣля або свято, та ся бачикови Преднякови видѣло, же тоты святы дни якысь то не земны, але небесны. А у П. вызирали му, як даякый святый, айбо подраный, поторганый образ.
А ищи кедь пришло наше свято, а у Шокацох роботный день, о, тогды бачи Предняк не мог собѣ найти мѣста на свѣтѣ. — Теперь у Керестурѣ звонять до утрени. Теперь малу Службу держать. Теперь звонять первый раз до великой Службы. Теперь идуть люде до Службы... Такое межи собов гуторили бачи Предняк и жона му Ганя все, коли было наше свято.
— Йой, знате, газдо, — нераз нарѣкала Ганя перед своим мужом — волѣла бы-м у Керестурѣ з надници*) жыти, як ту зо своих ланох. **) Вшак то добрѣ рече евангелия, же не жые чоловѣк лем хлѣбом. А ту не чуеме божого слова!
— Чит-лем, чит! — утишав ю муж — вшытко то перейде. Приселять ся ку нам вецеро Руснакох, та будеме мати своего панотця и церковь и звоны — як у Керестурѣ.
И обое тогды обертали ся од себе, бо им слызы вышли на очи.
Лем их дѣтям не было баны за своев церковлев и за цѣлым Керестуром.
Прихопили хорватску бесѣду так чисто, як рожены Шокаци, бавили ся из шокацкыма дѣтми, як зо «своима». Вѣдь тоты дѣти як насѣня: де зыйде, там и росте; а росте, де го шмариш. Але ипен то болѣло и засмучовало Предняковых, отця и матерь: «Нашы дѣти, кедь так остане, не будуть нашы! Забудуть Керестур и свою вѣру, и язык.»
Бачи Предняк ани сам не стямив, як пришло до того, же он зачав з молитвеника «служити Службу». Сперву лем читав собѣ, пак зачав дакотры пѣсни спѣвати, а наконець — по даяком часѣ — закликав вшыткы дѣти до хыжы, та им наказовав: «Теперь у Керестурѣ Служба ся кончить, а вы бѣгаете по дорозѣ. Так не яло. Забудете за святое слово.»
Та пак из нима спѣвав «Господи помилуй», «Святый Боже», вшытко шором, як у Службѣ мать быти. Он быв и панотець и дяк въедно. У Галичинѣ говорять «навчить бѣда ворожити»,***) а Предняка бѣда научила быти панотцем и дяком. По роках, як ся уже вецей Руснакох приселило до П., прозвали го дакотры «панотець» на фиглю.
Коли их было 10 фамилий, послали двох ку владыкови просити панотця, обы ид ним приходив хоть лем даколько раз у роцѣ. Радили ся и радили, и так владыкови наказали повѣсти:
— Без панотця сьме, як овце без пастыря. Лем ся блукаеме свѣтом. Нашы свята такы, як погреб в обыстю. Свято то — айбо смутное. Не подвигуе душу, але ку земли прибивать. А найгорше, же нашы дѣти ростуть, як дикы. Ани своего панотця не видять, ани за нашу церковь не знають, святого слова не чують. Горко то позрити газдови на зерно, кедь му на полю пропадать, але и не повѣсти, колько горше позирати родителям, як им дѣти пропадають... Несвячену паску ѣме и зо слызами ю заливаме.
И наистѣ поперву приходив панотець ку Руснакам до П., даколько раз у роцѣ. Пак все частѣйше. А як их было 70 фамилий, приселив ся и рускый панотець ку ним.
За пять рокы из великов своев усиловностев и з помочов Керестура и Коцура Руснаци у П., поставили церковь и парохию. У парохии помалы призберали вшытко, што было потребное. Вѣдь было кому старати ся о вшытко, бо мали своего панотця.
----------
*) Надниця – денна платня наятому роботнику.
**) Лан (ланець) – стара мѣра земли, 36 соток.
***) У Подкарпатю говорять «научить бѣда по́пити».
***
Нѣт щастлившого у селѣ П., од Дюры Предняка!
Рускый панотець! Руска парохия! Руска церковь! Рускы звоны звонять! — подумайте собѣ — у шокацком селѣ!
Якое то великое дѣло про народ — так, як и про чоловѣка, кедь ся може похвалити: То мое село! То моя хыжа! То мое поле! То мой панотець! Бачи Предняк, кой руски звоны звонили, та голову горѣ двигав од задовольства. Чуствовав ся правым чоловѣком, як у Керестурѣ.
— Но, жоно, уже и мы ту, як у Керестурѣ — так ся бачи Предняк похвалив жонѣ, коли им владыка церковь посвятив. — И владыкове уже ку нам приходять, а не лем панотцеве!
Задоволеный быв бачи Предняк, уже думав, же му нич не хыбить и же ани не годно хыбити. Айбо не вѣруй сам собѣ, чоловѣче, нигда, бо де не думаш, там ти выросте жура.
Приходив керестурскый одпуст у маю, коли у Керестурѣ найкрасше акацы цвѣтуть, на Миколая.*) Пошов бачи Предняк до Керестура на одпуст. Жонѣ и сосѣдам говорив, же иде ради родины, обы их навщѣвив. Так обычайно гуторять нашы переселникы, коли идуть на одпуст до Керестура або до Коцура. Але у собѣ бачи Предняк думав, же ищи боржѣй зато, обы ся у Керестурѣ похвалив за нову руску церковь у П.
— Уже сьме не сироты! — тото барз хотѣв повѣсти вшыткой родинѣ и вшыткым знакомым на старой отцюзнинѣ, вшыткому Керестурови.
----------
*) Керестурска церковь, поставена року 1784, посвящена переносу мощей св. Николая.
***
Керестурскый одпуст! Кто не Руснак из нашых Руснакох, котрым Керестур «центер свѣта», як Рим вшыткым католикам, тот собѣ и подумати не годен: што то и якое то — керестурскый одпуст. Хоть бы му и повѣли, же то церковное и народное и фамилийное свято въедно, та ищи бы не порозумѣв до конця, докы бы сам не видѣв и докы бы не мав тото сердце, што мы маеме. Видѣв ем у свѣтѣ вельо векшы свята церковны, або народны. Але векшое фамилийное свято нигда ем не видѣв, и думам, же то не мож вецей нигде видѣти у свѣтѣ, лем у Керестурѣ.
Памятам, як днеська, же док ем быв хлопець (мы тогды на Буджаку*) бывали), та сьме — пайташе — день перед одпустом од полудне до вечера пересидѣли на «капитанской уличцѣ»: так сьме ся припозировали на Коцурцьох, што ишли до Керестура на одпуст. Кочи а кочи, як коли идуть на вашар. Ачей было их сто, а даколи, кедь была красна хвиля, ачей и двасто. Але што то, коли кочи идуть на вашар! Якась мѣшанина народох, думають лем о пѣнязях, за кочами привязаны конѣ, гачата, туй женуть овци, там коровы, там свинѣ. А на одпуст до Керестура идуть гостѣ — еден народ, една родина и една душа. Тай думають, як ся з родинов привѣтають, як Богу у церкви за вшытко подякують. А то вшытко ся одбивать на их тварях, ищи и на том, як на кочах сидять. Най Бог перебачить, але так ся ми видѣло, док ем быв дѣтвак, же тоты гостѣ просто з кочом до церкви зайдуть, же идуть на якусь то «святу свадьбу», котру славять въедно земля и небо.
Видите, такое то керестурскый одпуст! Оживать у душах дѣтство, припоминать ся старость; россѣны дѣти едной матери зась ся нашли въедно, тай ся история жывота единцев и вшыткого народа нашла въедно, як у Бога вѣчность, котра зберать у себе тото, што было, што е, и тото, што буде.
Гей, вера, красны тоты коцурскы конѣ и кочи! А на одпуст ся бере тото, што найкрасшое в обыстю, — и конѣ, и кочи, и хамы, и думы у душах.
Кед кочишы легинѣ, та правда же, ся любять оббѣговати. А кедь зайдуть до швунгу, та порох такый, же гостѣ на кочу вызирають, як тоты, што при машинѣ половы одберають. Так их памятам.
То лем з Коцура гостѣ — хоть их найвецей, бо Коцур найблизшый. Але де же ищи гостѣ з Дюрдева, з Вербасу, з Петровцев, з Миклошевцев, зо Шиду, з Бачинцев?… Як кой в недѣлю по полуденку идуть невѣсты кy матери, котра з дѣтвачком на руках, котра ищи без дѣтвака, а дакотра з едным дѣтваком на руках, а з другым, што дробкать коло ней, тримаючи ся матери за сукню, так Руснаци идуть на одпуст до Керестура — кy матери. Цѣлый Керестур тот день — една свадьба. Свадьба у каждом обыстю. Але, гварив ем, же «свята свадьба». Всягды е радость, што ся ту и там перемѣнить на слызы, всягды припрошованя и перепросины. Цѣлое село такое, як тот день при церкви; играють, и бренькають, и возять ся, и спѣвають, и лармують, и пиють, и ѣдять, што им наймилшое, и молять ся, божое слово слухають. Як кой вода врѣе у горщку або у шерпени од огня, так тот день врѣе душа цѣлого села од одпуста.
Та ци сьте теперь годны похопити, што то керестурскый одпуст?
Айбо то суть и такы одселникы з Керестура, котры не хотять — не можуть прийти на одпуст до своей отцюзнины.
– Не мам духа! Кой ищи здалека попозирам на керестурску турню, та думам, же дораз загыну, же ся земля подо мнов зарве — тоты так гуторять. А знайте, же им треба вѣровати, бо не вшыткы люде еднакы. Вѣдь ани погары зо скла не еднакы: едны вытримують горячу воду, а другы пукають, кедь до них лиеме горячу воду. Та, видите, суть такы натуры, котры до смерти не годны переболѣти, же ся мусѣли выселити з Керестура.
----------
*) Буджак шор (Бучак шор) – една з найстаршых улиць Руского Керестура.
***
Бачи Дюра Предняк як старшый чоловѣк пришов на одпуст до всеночного. Вчас рано. По обычаю краснѣ поздравкав вшыткым доокола себе у церкви: тым, што го видѣли, коли пришов, поклонив ся головов кусчичко и потихоньку им поздравкав „дай Боже»; а тоты, што сперед него стояли, доткнув за шором з палцем, они ку нему кус обертали свои головы, та и им тоже потихоньку поздравкав „дай Боже».
Вышов панотець, кадити. А знате, же на зачатку всеночного кадить ся по вшыткой церкви. Сперву бачи Предняк не стямив, же одкаль то и як то, лем чув, же зо запахом кадила въедно ся по церкви шырить якыйсь дробный голос — не еден, але вецей нараз. Так ся якось то нашому бачикови видѣло, якбы невидимы ангелы бренькають, здалека, з неба идуть, та бренькають, и давають знати, же ся теперь двери неба отваряють, же земля и небо, люде и ангелы, въедно будуть служити Богу. И хоть наш бачи позирав на иконостас, як вызирать, чув кажду хвильку, де панотець кадить: теперь е у бабинци, теперь ся вертать... И як тот дробный голос, так и сердце нашому бачикови трепетало, дзеленькало и бреньчало.
— А, то черкоткы на кадилници! — наглѣ одкрыв бачи Предняк тайну — собѣ на смуток. — Toтo мы ищи не маме у нашой церкви!
И чудовав ся, же му то скорѣй не пришло на розум. Але поправдѣ — ани нигда перед тым тоты черкоточкы не припали му так кy сердцю, як теперь. Така наша натура, же кедь все ѣш бѣлый пшеничный хлѣб, та ти так не пахне, як тому, кто го нигда ани на очи не видѣв. Але кедь будеш мусѣти через рок — два ѣсти чорный хлѣб, як болото, а пак достанеш бѣлый пшеничный хлѣб, та тогды стямиш, же он так пахне, як цвѣтучое грозно.
Не мог наш бачи одорвати думы и сердце од черкоток на кадилници. У цѣлом богослужению то му было теперь главное. Дали му як старшому честному гостеви тримати свѣчку. На литии дав му панотець посвячену проскурку, як обычай, а он при том поцѣловав панотцеви руку. Але его сердце было далеко од вшыткого, лем чекав як панотець буде зась кадити на утрени перед евангелиев, жебы чув черкоткы на кадилници. И зась му сердце дзеленькало и бреньчало въедно з тыма черкотками. Так и на Службѣ, так и на вечерни.
— Мусиме и мы мати черкоткы на кадилници! — З тым ся вернув бачи Предняк з керестурского одпуста дому.
А видѣло ся му, же то такой буде. Чом бы нѣт? Вѣдь то не буде векшый выдаток. Купити такы малы черкоточкы, попривязовати их з друтиком на ланцкы од кадилници, та готово. Хоть за свой пѣнязь их купить, але мусять быти! И такой пошов бачи Предняк ку панотцеви та му гварить:
— Но, панотче, ищи нам до церкви штоськаль хыбить — такое, што е у Керестурѣ.
— А што такое? — зачудовано позрив на него панотець.
— Вшак черкоткы на кадилници!
Панотець ся россмѣяв, бо думав, же бачи Дюра фиглюе. А як му бачи потолковав, же он наистѣ думать, панотець двигнув плечами:
— Тадь, про мене можуть быти, але я не знам, де бы то их мож купити? И не знам, ци то бы про тоты черкоточкы не требало нову кадилницю куповати? Кадилницю маме, а вера, як знате, наша церковь ищи мать довг, та ци нам вартать на хотьшто пѣнязи выдавати?
На тоты панотцевы слова наш бачи Предняк ся настрашив. Кедь панотець не знать, де такы церковны черкоточкы продавають, та тогды уже з тыма черкотками не буде легка робота. Вышов наш бачи з парохии, а у души мучила го якась така думка, же по тоты черкоточкы треба буде пойти аж деська до Ерусалиму... аж там, де Керестурци за его памяти найдале ходили про вѣру и церковь...
***
Но, и было журы з тыма черкотками у цѣлой руской части села П.! Бачи Дюра Предняк толковав своей жонѣ и вшыткым людям, же без черкоток на кадилници их церковь порожна и нѣма. Така, як слово Г о с п о д ь або Б о г о р о д и ц я, кедь суть у церковных книжках покуртаны, а над нима не стоить титла. Тогды суть нецѣлы, неясны. А кедь над нима стоить титла, тотa мала титла, та знаш, як их треба прочитати. Святый запах кадила мусить провадити святое бреньканя черкоток на кадилници. Бо кебы так не былo, та вера бы у Керестурѣ не были черкоткы на кадилници.
Збурив бачи Предняк цѣлое село про тоты черкоткы. Коли в недѣлю пополудне люде сѣдали при дорозѣ, хлопы и жоны, та заходила бесѣда о черкотках. Выходило им такое, же черкоткы на кадилу не видѣли ани у шокацкой, ани у сербской церковли. Та пак то мусить быти правдиво рускый обычай. А кедь так, та черкоткы мусять быти. Вшыткы на тото приставали. И выбрали депутацию ку панотцеви, же мусять быти черкоткы на кадилници.
Панотець обѣцяв, же буде то, буде; а собѣ думав, же при даякой нагодѣ уж лем мусить дойти даяк до тых черкоток. Але така нагода не приходила, бо кедь ся дашто наистѣ хоче, та нагоду треба гледати. И так ся одтяговало.
А бачи Предняк терпѣв. Коли быв у церкви, та од остатного Керестурского одпусту все му хыбили черкоткы на кадилници. Тото, што про него стало ся «главным». По мѣсяцю, по двох уже видѣв он, же то он лем сам тот, што наистѣ старать ся о черкоткы. Вшыткы хотѣли, але ся не старали. Тадь то и у насѣню лем барз мала часточка, котра цѣлое насѣня рушать и оживлять. Але што може параст при таком дачом? Он мусить свои роботы робити, а не знать, куды ся крянути за тым, што не припадать ку его роботѣ. Та так нашому бачикови переходив час, а черкоток нѣт и нѣт.
Быв он у близком варошику Д., позирав, што выставено за витринами у бовтах. Нашов у едной витринѣ выставены черкоткы, але такы великы, што на конѣ. Вошов днука до бовта, просив ся, же ци не мають маленькы черкоточкы.
— Нѣт малых. А нач вам? — звѣдовав ся бовташ. Бачи Дюра вышов з бовта поганьбеный. Не смѣв ся признати, же нач му такы малы черкоточкы. Быв он осторожный чоловѣк та собѣ думав:
— Повѣм му, та ся буде смѣяти з Руснакох, же до церкви такое беруть, як што ся на конѣ бере?! Он не з Керестура, жебы мог знати, же то може быти святое и же прошто святое... Нѣт, не прозражу!
Иншаку дорогу собѣ выбрав наш бачи Предняк. Зась приходив керестурскый одпуст. На тот завод выберала ся до Керестура бачикова жона Ганя. А бачи Дюра ачей сто раз клепав ей до головы:
— Ганьо, як пойдеш до Керестура, та ся опрось панотця, же де то ся купують такы черкоточкы, што на кадилницю? Лем не забудь.
Пошла андя Ганя и вернула ся з керестурского одпуста — из ничим.
— Тадь знате вы, газдо, же ем не могла! Ганьбила ем ся. У панотця повно гостей, а я, жона, буду ся тот день там тискати за черкоткы ся просити?! Но, низач!— На рок вы пойдете, та ся опросите сами! Але не барз вѣрую, же и вы поробите, бо то ся здалека видить, же то легко, а кедь зблизка, та якось то так, же нѣт а нѣт... Вѣдь и я не забыла, лем ми не достало духу у тот день пойти до панотця про черкоткы.
— Но уж я то пороблю, не твоя то жура — одтяв бачи Предняк своей жонѣ нагнѣвано.
Пришов третый керестурскый одпуст од того одпуста, коли бачи Предняк зачав думати о черкотках. З готовым планом пошов наш бачи на тот одпуст. По утрени пришов ку церковникови, та ся краснѣ вшытко вызвѣдовав. А церковник быв уже довгы рокы церковник, та вшытко знав и вшытко нашому бачикови погуторив:
— У Варадинѣ, у такого и такого… Тота кадилниця тогды куплена, а тота тогды… Тота тельо коштовала, а тота тельо... Черкоткы мож и окреме купити… Позирайте, вѣдь они на друтиках...
— Но, ту суть! — сам ку собѣ прогварив бачи Предняк, як из церковли вышов, радостный, як кебы велику лутрию выиграв.
— Але як то ми нараз тогды не пришло на розум вызвѣдати ся церковника, уже бы сьме давно были мали черкоткы!
По одпустѣ тот день бачи Предняк не пошкодовав собѣ выдаткы та вмѣсто простов дорогов на Филипов—Боголево пошов по желѣзници до Варадина, а з Варадина довкола через Срим домов. Тай, правда же, у Варадинѣ купив черкоткы на кадилницю.
На самы Русаля на всеночное панотець у П. первый раз кадив з кадилницев из черкоточками. Тихо у церковли, як у лѣсѣ, лем черкоточкы на кадилници дзеленькають и бреньчать… Ангелы двери неба отваряють, бренькають, давають знати, же ся зачинать святое богослужение...
По цѣлой церковли од очи ку очом блискло, як кой на небѣ блискне; просили ся очи едны другых: одкаль то тота мила новина, керестурска дѣдузнина у церковли? А нашому бачию Предняку од радости аж росло сердце. Котры очи ся стрѣтили з его очами, тоты нараз зрозумѣли, же то бачи Предняк выгледав и купив тоты черкоточкы. Аж теперь у руской церковли у шокацком селѣ П. была правдива и повна керестурска душа, ей тайна и ей голос.
***
Читаме о давных, ищи поганскых Греках, же они, коли ся одселевали зо своей отцюзнины далеко до свѣта, до южной Талиянщины, та брали зо собов горсть-двѣ земли своих отци, на котрой ся родили. Чоловѣческа душа все така иста. Але думам, же нашым переселникам черкоткы на кадилници вецей гуторять о их дѣдузнинѣ, як давным переселникам Грекам гуторила тота горсть земли, што ю принесли зо собов зо своей отцюзнины.
У Львовѣ 10. IV. 1930.
Жерело: Руски календар за южнославяньских Русинох
на прости рок 1931, котри ма 365 днї. Видатель и властитель:
Руске просвитне народне дружтво. Руски Керестур. 23–35.