Класовый неприятель

По свѣжом дождику толока запахла. Приемный запах свѣжости шырив ся все ближе ку селу.

Ярминкова святочность правѣ розвязала свою найвекшу зайду. Гудакы под шатром уж играють сидячи, климають носами, гусляшови смык из рук выпадуе... Цукраре помалы пакують свои непопроданы лакоткы, майстрове обертають возы, складують на них свою роблю, из драбин парастскых возох квичать непопроданы пацята...

Вашар, видко, при концю. Кто купив – купив, але тоты найвеселшы под шатром, видав, ищи ся не думають росходити.

Я з Владом, школным товаришом з истой лавкы, сижу на мурику, недалеко од мажы, де важать статок. Хрупкаме остаткы вапняного цукру, што нам их добрый цукрарь выграбав за тото, же сьме му помагали поскладовати шатор. И позоруеме, як люде приходять, еднають ся, одходять назад з новым батогом, або, як и Владо, з руками у кешенях.

– Вшытко то капиталисты, – гварить мой пайташ на мурику и жве роспу­щуючый ся жовтый цукор.

– Чом капиталисты?

– Як чом? Видиш, они мають, а мы не маме. Думаш, же бы я не любив сидѣти под шатром при гудакох, як они? А не ту на мурику.

Значить, про Влада мы сьме права роботницка класа. Ачей, лем зато, же сидиме на мурику, а не под шатром при гудакох. Мы пролетаре, а тамты, што одходять домов з вашару з батогами, новыма кожухами, звѣрятками и качул­ками, они, по Владовом толкованю, з другого боку револуции.

Може быти, Владо и мае правду. Лем кебы то йшло по его теории, та вшыткы родиче – капиталисты. Они и вшытко мають, и вшытко им слободно робити. Ай кедь родичи капиталисты, их потомкы такы не мусять быти.

– То ся называть самоволя, – толкуе мой пайташ. – А ку тому, пайташ, не вшыткы сидять под шатром при гудакох. Лем позирай, колькы одходять з вашару з голыма руками.

Владова теория мня дакус зниячила. По его становиску, наш класовый неприятель ся находив под шатром. Тот найяснѣйшый и найопаснѣйшый, тот котрого нашы предкы не встигли зламати у войнѣ и револуции. И, оле, тоту задачу зохабили нам, менѣ и Владови, жебы сьме ся рѣшително бороли против тых опасных позостаткох капитализма.

– Пойдьме под шатор, – предложив ем.

– Што, думаш, же з отвореным фронтом, так лем у едном скоку, звладаш вшыткых неприятелей?

– Пойдьме ! – налѣгам я. – Пойдьме, хочу их хоть лем видѣти.

– Е, мой братику! Правы позостаткы ся камуфловали, замасковали, их треба помалы, поступно розодкрывати, так, едного по другом. Розбити их первѣй межи собов, а пак их вшыткых легко розоружати.

Зышли мы з мурика, та гайда ку шатру. Владо най робить, як лем знать, але я хочу своима очима видѣти тоты хвостикы нашого неприятеля.

– Увидиш! – твердить Владо. – Зостали ся тоты найопаснѣйшы. Гевты дробны купили, што требало, и пошли домов накормити статок. До пополудня остали лем тоты правы и тверды.

Учитель нам недавно повѣдав, як ся наша оружна револуция удала правѣ дякуючи зосполеным рукам роботницкой класы. Але капиталистичны одно­шеня, як он гварив, охабили свои слѣды и теперь, у слободѣ, треба вести отворену борьбу против их опасных представителей.

Чом Владо выбрав ярминок на таку борьбу? Не было ми то ясне, але тот одпад, што гамуе розвитя нашой револуции до конечной побѣды, пере­свѣдчовав мня уперто Владо, правѣ выберать такы мѣста, жебы мог прийти до повного выраженя.

Владо вчера достав пятку з истории. Видко, же лекцию добрѣ освоив, бо ся му и сама фахова терминология добрѣ врѣзала до памяти. А теперька, оле, як он толкуе, мы примѣнюеме теорию до практикы.

Уж есьме близко при шатрѣ. Чути струны гудакох и голосне спѣваня. На вшыткы бокы розлѣтують ся слова спѣванкы „Выходила на берег Катюша..." Коли сьме спознали первы такты той спѣванкы, звѣдаючо позрив ем на Влада. Але Владо ся не дав зачудовати:

– Камуфлаж! Правый-правучкый примѣр камуфлажа. Неприятель не выберать средства. Вѣроятно нас избачили, та перемѣнели плиту.

Може быти и так. Може быти, и тота „Катюша", котру под шатром спѣвали на повну гортанку, лем лукавый способ прикрываня опасной неприятельской дѣятелности.

– Не знаш ты, што вшытко неприятель не выдумать лем обы мог до конця довести свою цѣль! Лѣгай! – закомандовав Владо.

Лягнув ем. Такой ту, коло Влада.

– Дотягнеме ся плазом, жебы нас не спознали. Пак увидиш, што там вшытко е.

И так, плазаючы по свѣжой орошеной зеленой травѣ, обышли сьме шатор з другого боку, з гевтого, де быв аж по землю закрытый. Дотягли сьме ся, нашли сьме на старой шатровой поньвѣ дѣры и закукуеме. На едну я, на другу Владо. Гудаци, наистѣ, уж играють сидячи. Змучили ся, видав, стояти на ногах, играти так, на ухо. Аж и тот з бургов сидить на лавочцѣ, з росчепареныма ногами, дакус правов руков переберать по струнах бургы, а пак си бере погар, котрый зась все найде аж по верх повный. Тоты за столом, такой при гудакох, ся старають, обы оркестер не зостав спраглый, обы ани еден погар на столѣ не стояв до полы одпитый. Такой го доповнюють. Оле, позната мелодия „Катюшы" не переставать.

– Видиш, – шепче ми Владо, – тоты за первым столом, там при гудакох, то тоты найопаснѣйшы.

Добрѣ ем роздер очи. Позирам: мой отець и сосѣд Любо. Та чей нѣт? Перешов по мнѣ мороз. Цѣлый ем ся наѣжив. Як можуть быти еден слуга и еден чоловѣк, котрый у партизанох заробив двѣ раны, неприятелями нашой револуции? Владо ту штоська помѣшав.

– Лем их добрѣ обзри! Тот, што теперь дав гудаком банкову, то тот найзажертѣйшый.

А тот найзажертѣйшый капиталиста быв Любо, многорочный слуга по швабскых филиповскых салашох.

Штоська ся вднука у мнѣ зачало противити. Слуга дочекав ся слободы. Хоче даколи и он, так про свою душу, заспѣвати при гудакох, а, оле, што Владо твердить. Нѣт, штоська ту наистѣ не у шорѣ. Позрю на Влада, а он цѣлый роспаленый. Тварь му горить, очи ся му блищать. Такой бы под шатор шмарив бомбу, кебы ю мав при собѣ. Просто на первый стол при гудакох. Як му такому повѣсти, же за тым истым столом сидять мой отець и Любо. Як он то перетолкуе? Ци ани не гварити? Што робити? Кедь повѣм, значить по кровной линии и я тож такый истый неприятель револуции. Кедь, зась, промовчу и пойду одты, як пес, нигда собѣ самому не перебачу, же ем не зробив тото, што у той ситуации требало зробити: поступити честно.

– Вшытко то треба под стѣну. Перед дула, и – бах! То тоты, што нам у слободѣ загорчують наш тяжко вывоеваный хлѣб.

– Циганиш! – вырвало ся ми цѣлком голосно деська зо самой глубины напруженых плюц.

Владо на мня позрив, як кебы собѣ не вѣрив, же то я таке дашто скричав. И коли гудаци, на росказ хлопох, зачали з нима въедно спѣвати:

„Романиjо, широкиех грана,
ти си пуна младих партизана", –

достав ем ищи вецей моци и щи вельо голоснѣйше скричав ем своему пайта­шо­ви:

– Циганиш, циганиш, циганиш! Якый ти то неприятель? То мой отець и Любо. Циганиш!

– Што? – не принадѣяв ся Владо. – Твой отець? Значить так, братику?! И ты ся довго камуфловав, ци так?

Не было часу на толкованя. Такый розгоряченый, роспаленый, якый быв, Владо нараз на мня скочив, як пантер, хватив мня за шию, и зачало ся пасованя за шатром. Прав, де кто досяг. Владо лем кричить „зраднику", а я „клеветнику". На повну гортанку. Дыхтиме и товчеме ся. За свою правду.

Быв ем гордый, же ся борю за честь своего отця, партизана з двома ра­нами. Владо быв зась пышный, же наконець и сам ударив зо вшытков силов власнов пястев по тым, што не на боку нашой револуции. Против неприятеля и его слуг, як бы то было прецизнѣйше повѣджено подля его освоеной терминологии.

З носа кров и едному и другому чурить чурком. А за нами, под шатром, новый ритм:

„Друже Тито, маршале,
наша борба таква jе..."

З порозбиваныма носами, задыхчаны и вычерпаны до остатного при­шпорованого атома моци, сидиме уже з Владом на травѣ, на двох краях шатра, каждый на своем, и грозиме полуголосно з пястев еден другому:

– Зраднику! – кричить Владо.

– Клеветнику! – вертам му я.

Кричиме оба два глубоко пересвѣдчены, же сьме у своей борьбѣ твердо стали на боку прогресивной револуции, боронячи з властныма пястями добыт­кы, якы нам принесло довго чекане ослобоженя.

И кто знае, де бы быв конець нашого порахунку, кебы ся нараз, одкапчуючи панталоны, за шатор не зъявив сам Любо.

– Што ты ту, Петре, робиш, га?!

Не мав ем слова толковати му. Та ани ми не было до толкованя. Усиловав ем ся до хусточкы што лѣпше выдути закровавеный нос.

– Бавиме ся, – тельо ем му встигнув повѣсти.

Але Владо, коли збачив, же мнѣ приходить помоч из шатра, скапав за углом, та коло мурика и аж за торговище.

– Яка ти лем кошуля и колѣна! Вшыток есь зеленый. Што повѣсть отець, кедь тя увидить такого замурганого, га?

Ей, Любо, Любо! Ты ми ту грозиш з отцем, а я кров пролляв за вас обох двох, докы сьте при гудакох сидѣли.

– Пойдь. Пойдь зо мнов, напиеш ся норончовкы – лапле мня Любо за руку и веде под шатор.

Але мнѣ ся за тот стол не йде. Выторгнув ем ся з Любовой рукы и од­да­лив ся од шатра, кричачи:

– Не хочу пити з неприятелем!

Любо, ци розумѣв, ци нѣт, лем махнув за мнов руков и вернув ся ку своему столу, продовжуючи спѣвати започату спѣванку. Я, зась, почувствовав велику полегкость, же ем такый цѣлый позелененый не пошов з ним сяднути ку столу, де сидѣв и мой отець. Кто знать, як бы-м походив, же ем, плазаючи по вогкой травѣ, зазеленив цѣлы панталоны и кошулю. Матери то, ачей, легше ростолкую, а як, о том ищи мам часу до дому роздумовати.

Вертам ся коло истого мурика, де сьме з пайташом Владом класи­фиковали присутных людей на вашарѣ.

– Браво! Такого тя люблю! – клепнув мня ктоська по плечу споза угла вашарской уличкы. Позирам: Владо. Усмѣхненый, цѣлком миролюбно росположеный, давать ми руку:

– Одрутив есь сотрудництво, и всяка ти честь! – выгварять Владо з таков гордостев, якбы то правѣ он быв мой наставник у цѣлой той неприемной ситуации.

Позрив ем му до оч и у том росположеню не натяг ем руку до него, обы-м ся з ним поручкав. Што му я мам толковати, же ем исте „сотрудництво" так револтовано одрутив лем про зазеленены новы шаты. Якый ми ту Любо неприятель?! Мусѣв ем му так повѣсти, обы-м мав причину од него ся выторгнути. Не порозумѣе то Владо.

И, пустив ем ся домов, з руками у кешенях. За моим хребтом ищи все гу­чить позната спѣванка спод шатра, а я одхожу з торговища, роздумуючи, кто мой класовый неприятель: ци тот, што зостав повеселити ся под шатром, ци тот, што у истой лавцѣ зо мнов сидить у класѣ? Розбитый нос у таком роздумованю найвецей помагать розрѣшити тото звѣданя.

Жерело:  Конєц швета, приповедки о дзецинстве, 1980. и 1989.