Конкурс

У творах Йосифа Жупана чуеме свѣжый и чистый голос об­да­ро­ваного сына карпатской земли, чуствителного и глубоко про­никаючого до психологии своих героев. Манера Жупана скромна, неспозначна, проста, без цифрованя и еффектности.

Фарскый учитель Игнат, доставши новинку и полистовавши ю, нараз собѣ стямил оглашку за конкурс на обнятя посады церковно-приходского учителя.

Игнат был середных роков чоловѣк. Знаный был по околю через свой читавый голос. Любили го люде. В селѣ без него не одбыла ся ани една свадьба. А колько мал кумов! Едно мучило Игната: село малое, дохо­дов мало. Достати ся до великого и газдовного села нияк ся не дарило. Честно кажучи, сам был тому винен. Тот пех причиняла его корава и не­уживчива натура. Бывало, прийде на нову фару, пожие з пол-рока, а ци й менше, а нич лем повадит ся з попом, будь з попадев. Правда же, при такых обстоянях, ани в едном селѣ не здержал ся дале од трех роков.

Читаючи оглашку, Игнат позадумал ся. Очи му ся засвѣтили в на­дѣи. Предси село Буковое е далеко на глухой Верховинѣ. Тады го нитко  не знат, там ся ще не донесли фамы, усиловно ширены за него попами. Болше раз за собов перечитовал оглашку, кывал губами и, як таинственну молитву, шептал:

– Пятдесят  метров овса, дванадцять гектаров ораници…

Помацал по жебах, нашол церузку, и на фалатку папѣря выписал стов­п­чик чисел. Може, свои будучы доходы вырахововал. У великом селѣ и погребы частѣйшы, и панихид болше. До того, свое молоко, свой хлѣб. Хоть и овсяный, а лем хлѣб. Тогды, де бы нѣт, и фамилию прибереш, и двох хлопцев мож у гимназию наладити.

Жона закликала Игната вечеряти. Склал новинку, спрятал до жеба и рушил ся на кухню. За великым столом поцорковали о танѣря пятеро круглоголовых хлопчиков. Игнат сѣл и, помалы подносячи ложку до рота, задумчиво позирал на денце бляшаного мисника, як у колодязь.

– Но, Мишу и Йване,– обернул ся на сыны, ребром долони утираючи молоко з бавус. – На осень  марш до гимназии! Доста было дома пова­левати ся.

Два старшы сынове зачудовано позирнули на отця, пак перезирнули ся, радостно зблискнувши очима. Им ся уже привижали новы анцугы, огнѣ великого вароша, гимназия, за котру знали лем з розповѣдок.

– Што,   ачей  изась новый план?– насмѣшливо зазвѣдала жона.

– Ци план, ци не план, а буде, як кажу,– важно повѣл Игнат, наливаючи до мисника молоко.

– А  што   вто?– уже зайнято зазвѣдала жона.

 Игнат рѣшил раз нич не казати жонѣ за свои благы замѣры. Не хотѣл, обы нарано за тото знало вшыткое село, а май поп, котрый, факт, не загурит ся ему перешкодити.

Люг поздно. Жмурил очи, а они сами розтворяли ся и уперто глядѣ­ли до потемка. Долго не годен был заспати. У снѣ нарѣкал на дакого, гой­кал. Крик его переимал ся невнятным дѣточым лопотом, а пак хрипом, як бы датко дусил го за гортанку, не даючи выговорити ся. Жона схватовала ся зо сна и будила мужа.

Игнат пробужовал ся рано хмуравый, молча уберал ся и йшол гет з хыжи. Часто ся усамотнял, зробил ся нетоваришскый, якбы рихтовал ся на страшное злодѣйство и до найменшых дробностей обдумо­вал го.

На переддень Петра старостливо ся выбрытвал, узял на ся свой позеленѣлый од часу чорный анцуг и пустил ся у далеку путь на конкурс. Прощаючи ся з жонов, розповѣл ей, де и нашто иде, айбо просил молчати.

***

Было уже темно ся, коли Игнат пришол на горное село. Староста стрѣл далекого путника погостинно. На столѣ ся указала житна паленка, а скоро на то уже были собѣ найблизшы цимборы.

Нестямкы, старостова хыжа наполнила ся сельскым «панством» –передняками. Каждый усмѣхнул ся, постискал гостеви руку и сѣдал за покрытый полков стол. Гостя силовали  паленков, брынзов, варенов рѣпов. Окремо на тото уважали, обы не пролишил невыпитый погарик. Игнат раз однѣтковал ся, давал ся просити, айбо накрятаный газдом, оддал ся на волю людей и вытуженой паленкы. Вшыткы засыпали гостя ласкавостев, увѣряли го, же учителем у них буде тот, кого они захотят, а не тот, котрый ся попади залюбит.

– Двадцять фляшок пива!– восторженно гойкал Игнат газдови, мечу­чи на стол синенькый папѣрчик.

Люде ся усмѣхали, зобали черлеными заостреными носами над сто­лом, як дятлѣ, блискали бѣльками очей на Игната, указовали свои широкы, пожовклы од догана зубы и просили дашто заспѣвати.

Игнат ся прогыркал, перстом пригладил бавусы и затяг «многая лѣта». Поломѣнь у лампѣ здрыгнула ся, як од вѣтрика Щи май читаво прорычал басом «благая лѣта» – и в хыжи ся потемнѣло. На дворѣ завыл пес. У сѣнях зайойкали бабы. Збурены зо сна сосѣды збѣгли ся едны у сѣни, другы под окна – послухати и попозирати на чудо.

Засвѣтили лампу. У малых окнах глотили ся головы хлопов и жон зо заспаныма очима. Гостѣ сидѣли, широко розтворивши очи и полишивши довбати горбатыми носами стол. Пораз перезирали ся, многоречиво приклѣпуючи, з усмѣшков на бавусатых зароснутых тварях. Бѣлый стол был гет обкладеный фляшками. Игнат ушыткых кликал удну, гостил пивом и заглушал своим голосом…

У конкурс стали щи девятеры cпѣвцѣ-учителѣ. Почорнѣла стара деревляна церков была дополна напхана челядев. Люде щи все прихожовали, дручали ся при входѣ, насилу дѣли ся до церкви, обы послу­ха­ти голосы спѣвцев.

На лѣвых и правых хорах густо стояли при собѣ спѣвцѣ. Вшыткы были середных роков, з бавусами, закручеными по розному. Игнат выпо­зировал май бетярско и выбито, бавуса мал закручены горѣ и заострены, як веретена.

У церкви ся спѣвало лем на хорах. Од неимовѣрного напятя спѣвцѣ черленѣли, на шиях ся им зпучовали жилы, а их выпулены очи тупо позирали на притемнѣлы ликы святых. Тоты, як оглушены, зчудовано позирали на спѣвцев з позолоченых пышных рам иконостаса. Лем сам Игнат, по бычачому нагнувши голову, зажмурил ся у забытю и нигде не позирал.

– Херувимы, херувимы, – заспѣвала цѣла церков.

Игнат ся напростил и, якбы схвативши ся, з цѣлой силы зарычал:

– Тайно, тайно, херувимы!

Цѣла челядь глядѣла на Игната. Люде лишили ся спѣваня, лем спѣв­цѣ ся снажили заглушити еден другого. Айбо Игнат своим голосом пере­крывал ушыткых.

По службѣ спѣвцѣ вышли послѣдными з церкви. Люде, стямивши Игната, подходили ид нему, усмѣхали ся, давали з ся долу баранячы ховпакы и тискли му руку.

– Игнат наш!– гомонѣла глота довкола церкви.

Спѣвцѣ рушили до фары, де мали на повтор выступити поеден перед церковным справництвом и знателями хорового дѣла.

Игнат послѣдный зашол до многолюдной просторной комна­ты. Чес­тотливо потиск священникови руку. Священник, старшый, свѣжопо­брыт­ваный, з сѣдѣючым волосем и у новой реверендѣ, благосклонно ус­мѣх­­нул ся. Игнат и собѣ усмѣхал ся, подходил до людей, потискуючи им рукы. Ганьбливо обзирал ся на бокы, знакомил ся в новыми людми и раз лем закляк, увидѣвши своего священника сидѣти на широком диванѣ, з цигаром у зубах. Усмѣх у клѣп ока зошол му з твари, ноги му охляли. Зблѣд и зо згрозов позирал на курячый ся цигар. «Жона!… Удала…»,–блискло му в головѣ. Покрочил ид дивану, хотѣл ся усмѣхнути, но лем простер руку из зогнутыма перстами, як про алмужну.

Моложавый на око священник з плѣшинов на невеликой головѣ ка­рич­ками пущал дым з рота и выкоханым перстом стрясовал попель, не видячи протягнутой рукы, ани самого Игната.

– И вы! – зо запертым дыхом прогварил Игнат, тягнучи руку щи ближе.

Священник з цигаром у зубах одвернул ся. Игнат поганьбено спря­тал руку до жеба и, не тямлячи ся, одбочил до стѣны, де висѣло великое розпятя. Христос зоз похыленов головов молчал, якбы и собѣ недо­вижа­ючи Игната.

Конкурсанты  спѣвали  за рядом. Игнат нич не чул и не видѣл. Стоял закляклый, подал ся на твари,   машля збочила ся под зматуженым галѣрем, бавуса похляли.

– На вас ряд,– обернул ся староста  до   Игната. Тот помалы, якбы зо сна, поднял голову, змученыма очима посмотрѣл на него и, нехотя, выкрочил допереду.

– Ходят фамы за вашу непослушность!– сердито сахтячи, повѣл свя­щен­ник и якбы стал ся щи товстѣйшый. –   Не   повинуете ся на­став­ни­кам вашым.

Игнат стоял молча, як оглушенный. Переднякы сочуственно по­зи­рали на него и з недовольством кривили оком то на едного, то на другого священника.

– Я уступаю од конкурса,– под­нявши очи на священника, повѣл Иг­нат, утераючи зматуженов жебаловков поблѣдлое чоло.

Переднякы зближили ся до Игната и обстали го. Просили, нагваряли го не одказовати ся од них. Обѣцяли з каждого двора раз по ягняти, а пак и овса придати.

Игнат стряс головов, потяг перстом по бавусах, отворил молит­вен­ник на траф и обернул ся ку священникам.

– Господи, сохраниши ны и соблюдиши ны от рода сего и во вѣки-и, от рода сего и во вѣки-и! – спѣвал низкым басом, и голос му гримѣл, якбы заскаржовал попов и одкрещовал ся од них, як од нечисти. Попы зачудо­вано зиркнули еден на другого.

– Доста! – сердито зволал постаршый поп, з ненавистев позираючи на Игната, махаючи пухнастов ручков. Од заскоченя и отвореных слов, проспѣваных так ясно и з такым чуством, был он очмеленый и не находил слова, што бы мал повѣсти. Обвисла нижна губа му без слова ся кыва­ла. – Ваш голос не штимуе до нашой деревляной церковли. Та й иншак…

– И до нашой не штимуе, – ущипливо зазначил поп на диванѣ, закурюючи цигар. – Зоз тым голосом до катедралного собора, а не до де­рев­ляной церкви, жебы ся розсыпала. Опасный голос.

Переднякы хмураво прикывовали зо спущеныма головами, не смѣ­ючи перечити священникам.

По одбытю слуханя пѣвцѣ и переднякы вышли на фарскый ганок. На дворѣ ся купили селяне; хлопы, жоны, легѣньчукы в святочных кроях нетерпезливо чекали Игната, обы го позвали за гостя и наслаждали ся его спѣвом.

– Игнат не наш! – выголосил з ганку староста до звѣдавой гурбы. – Поп не мал охоту!

Гурба загучала, загомонѣла. Донесло ся гулюканя и лайкы. Навала вергла ся на ганок, зметаючи з пути передняков, котры усиловали ся здер­жати розъяреных людей. Глота имила на рукы Игната, якбы то был дѣтвак, и вынесла го сокотячи з ганка на двор, гуцаючи ним из радостным вриском: «Игнат наш! Игнат наш!». В окна фары полетѣло камѣня, и з трѣскотом посыпало ся скло.

***

   Игнатови ся часто снило село Буковое, гойдали ся его овсяны нивы, а двор был полный бѣленькых кучерявых баранчат на тонкых нож­ках. Его нѣжно колысали у воздусѣ добры люде…

Ночами спѣвал и вадил ся. Наявѣ же учинил ся хмуравым самота­рем. 3 жонов не говорил. Часто пил на самотѣ дома. И голос стал ся уже не тот.

А хлопчикам ночами дома снило ся, же идут, пилуючи, широкыма ас­фалтованыма улицями до огромного и таинственного будинка гимназии…

1936. р.

Жерело: Отчий храм. 1991, август. 4–5.