Кумятскый Иван: Образчик

За автора можеме только одгадовати, же был з Великых Комят. Можеме лем надѣяти ся, же дакто з тамошных родаков здогадат ся, же то мог быти его дѣдик, або пра­дѣ­до. На­пиш­те нам, кедь маете такы одгады.

Сонце пекло з усѣх сил: пекло аж розкаляло желѣзны дахы палат. Тро­то­ары и дорогы розогрѣли ся так, же выдавали из себе дразнячый запах смолы.

Вояк в чоботах и теплой гусарской униформѣ, не уважаючи на горячь, прохожовав ся из своев знакомов, яка служила у городского лѣкаря. При­тиск­нувши саблю до ногы, дзенькаючи острогами ходив он з нев горѣ, долов по без­людной улици и смѣшив еѣ неудалыми вояцкыма фиглями.

Наконець гусарю надоѣло стояти на сонци. Пойти не есть де, бо грошей не есть. Позирати на сукна, цукрикы, парфумы тож надоѣло… Якбы пробудили ся коло фотографичного окна. Роззирают фотографии. Всякы лиця позниманы: едны з рамами, другы без рам; суть фаребны, суть и наскоро зроблены; дорогы и дешевы. Туй пара молодят, там дама з голыма плечима. Там якыйсь панище з подбородком… Всяка челядь: воякы, тай ще и коминарь в углѣ з дротом на плечи.

— Зайти бы. Хоть час утече. За фотографиев и так не прийду — роздумовав собѣ гусарь.

— Пойдьме, здоймеме ся — повѣв потом голосно. Служниця за­чер­ве­нѣ­ла, поникала на груди и сукню, и повѣла: Я не одѣла ся, як треба. Я в синем пла­тю.

— Хыба?! — махнувши руков повѣв гусарь. — Кобы фотография была, и лице файно указовало… Пойдьме, — повѣв, узяв еѣ за руку и пошли в ателиер.

Фотограф быв тогды в коморѣ и шолопонѣв у водѣ. Треба было чекати. Тым часом гусарь призирав ся аппаратови, а она фотографиям, розвѣшаным по стѣнах.

Появив ся и фотограф. Невеличкый собѣ чоловѣк з наѣженым волосем.

— Что треба? — звѣдае фотограф.

— Зняти, — каже гусарь.

— Обох?

— Обох.

Фотограф зачав тягати ся з тяжкым аппаратом по комнатѣ и продовжав:

— Кажете обох зняти?

— Ай як! Сам я уже не раз знимав ся, — каже гусарь и гордо позирае на неѣ.

— А, так? — повѣв фотограф.

— На мою душу. Первым моим образчиком быв вырѣзок из чорного папѣря. Якыйсь парижскый майстер готовив его на збор… Я тогды еще дѣтваком быв.

Умовкли.   Фотограф погримѣв в аппаратѣ, даколько раз подув на сочку, об­тер еѣ шириночков и проговорив:

 — Як хочете: стоячи ци сидячи?

— Я думаю, стоячи. Так далеко лѣпше, — повѣв гусар и ще раз зиркнув на служницю.

— Нѣт! Усе лѣпше сидячи — повѣла она. Сѣли на невеличкый по­ма­ле­ва­ный столчик. За плечами на стѣнѣ нарисованый образ: зеленый сосновый лѣс. Под лѣсом поток и трава. Над лѣсом синее небо, бѣлы хмаркы, сонце. Тай пти­цѣ на деревах. Зовсѣм романтичный образ.

Гусарь знова сѣв а она тѣсно коло него. Ногы склали обое у восямку.

— Чоботы буде видко? — зазвѣдала она показуючи перстом на ножища гусаря.

Фотограф   высунув  изза аппарата голову и повѣв:

— Ногы не буде видко.

Гусарь чудуе ся.

— Як? Без чобот? А вы одпустѣт, — зачав сердити ся гусарь, — за своѣ грошѣ я маю право потребоватн от вас то, что хочу… Зробѣт так, обы и острогы было видко, бо без них выйде, якбы я не гусарь.

Фотограф теперь уже не высунув голову изза аппарата, лиш так роздув персты и затряс руков над головов, же и говорити не треба.

— Чом не мож? — звѣдае гусарь.

— Не выйде файно…

— Чом не выйде? Видав вы майстер в своем дѣлѣ. Я, наприклад, лише свистну на свого коня, а он так и бѣжит до мене…

— Аппарат не конь… И мѣста не есть… Не мож.

— А я видѣв и з чоботами…

— То знимали в природѣ…

— Вы бы могли и в природѣ попробовати…

Гусарь встав и она встала. Высунувши праву ногу мало вперед, гусарь обняв еѣ за пояс а она спустила голову на его груди.

Фотограф высунув голову, поникав на них:

— Вы чом устали — зазвѣдав…

— Чтобы и чоботы видко, — отповѣв гусарь.

Фотограф скривив лице и став опять суетити ся з аппаратом, дручаючи его то вперед то взад…

— Усмѣхайте ся. Больше…

— Кто? — зазвѣдав гусарь.

— Я? — заговорила она.

— Гусарю!… Розтворяйте рот. Укажѣт зубы… Чом зубы не указуете? —горячив ся фотограф.

Гусарь позирав на аппарат, на выгнутый зад фотографа и мовчав.

— Чому рот не отворяете?

— Менѣ два зубы хыблят…

— Тогды высше брова… Так… Уважно…

Фотограф став и прямо хотѣв стискнути гомбичку, як в тот час гусарь неожиданно обернув ся до него из вопросом:

— Но я думаю, же сидячи зняти ся было бы лѣпше? — зазвѣдав он и сѣв на лавку.

Сѣла и она. Фотограф зачав сердити ся. Дубкнув ногов и з гнѣвом обернув ся до гусаря:

— Вы не дурѣйте! Час дорогый…

— А мои грошѣ полова, что?

Фотограф   змягчив   тон. Видѣв, же з гусарем иншак не мож.

— Но, чом вы сѣли? Чом? — звѣдае.

— Так лѣпше. Бо и ногы болят. Фотограф нервозно поправив отший­ник на сорочцѣ и опять зачав байловати з аппаратом.

— Теперь  уже  держѣт ся сериозно…

Не рушайте ся.   Мало тихше,  — говорив фотограф.

В роботѣ настала мертва тишина. Гусарь и служниця приняли им влас­ти­вѣ позы, смотрѣли заперши дых на сочку аппарата.

— Тихо… Раз, два, три, — проговорив из страхом фотограф и стиск гом­бич­ку. Аппарат дзявкнув. Фотограф напростив ся.

— Готово? — зазвѣдав встаючи гусарь.

Лиш теперь замѣтив фотограф, же в розсѣянности забыв он свѣтло запа­ли­ти. Прожекторы не горѣли. Образок не удав ся.

— Нѣт! Сѣдайте… Через вашое говореня сказив я пластинку! — сердито крикнув фотограф и з ненавистью позирав на гусаря. Все то зачинало ему на­до­ѣдати.

— Вы бы тихше были… Вам грошѣ… — заговорив гусарь.

— До чорта з вашыма грошми! Лѣпше мовчѣт…

Фотограф покрутив, повертѣв чтось в аппаратѣ, выйняв пластинку и по­шов в комору. Там погримѣв, лаючи, а потом знова вернув ся до аппарату. За­су­нув в него пластинку и запалив свѣтло.

Гусарь прижмурив очи. Фотограф зогнув ся, прикрыв голову чорнов плахтов и знова яв налажовати аппарат.

— Спокойно. Не рушати ся… Здоймѣт руку. До чорта, з вами лиш бѣда! — повѣв фотограф.

— З кым? — зазвѣдав ображеный гусарь.

— З кым? З вами, нещастнику!

— Кто нещастник? — говорив гусарь приходячи до гнѣву.

— Вы!

— Позирайте на него, — ударивши саблев в подлогу, говорив гусарь. – Як бы задарь знимав. А то за грошѣ, тай ще ему рот ходит…

— Перестаньте дурницѣ говорити!… — повѣв фотограф опять мало спокойнѣйше, обы лиш збыти ся их.

Гусарь в тот час открыв рот и зѣвнув, як лев.

— Не зѣвайте, про Бога!

— Як бы чорт розпирав рот. Слона хоче ся зъѣсти, такый аппетит, — говорив зѣваючи гусарь.

— Лиш мене не зъѣжте! — крикнув фотограф и взяв ся за аппарат.

— А-а-а! — замычав гусарь.

Фотограф затряс апаратом и закричав:

— Держѣт рот. Вы всѣ пластинкы менѣ показите.

— Якым способом?

— Бо зѣваете!

— Гусарское дѣло.

— Чорт менѣ до вашых дѣл. На образку будете з роздявленым ротом.

— Хыба то бѣда?

— Правда, что бѣда. Еще больше: ганьба!

— Кому? — звѣдае гусарь.

— Вон! — кричит фотограф в отвѣт.

— Хоть бы вон…

— Вы менѣ, менѣ, вы, идиоте!

— Что?

— Дурак вояцкый! Морда гусарска!!!

— Як вы смѣете? За мои грошѣ?

— Идѣт вы до чорта из своима грошми. Вон! — кричав в гистерицѣ фо­то­граф.

— Кто? То менѣ?

— Айно! Идѣт собѣ!

 Гусарь  потихы  встав, поправив мундур, взяв под руку дѣвчину и спо­кой­но выйшов на улицю.

Змеркало ся. Домы метали поперек улицѣ довгы, великанскы тѣни.

Жерело: Литературна Недѣля, 1941, ч.13, ст. 106–108.