На своих крылах

Темно–сѣры хмары сѣли на Дѣл; зачав сипѣти дождь. Так росить, а на сердцю все тяжше. Юрко позерать крозь окно. Темѣнь неумолима сѣла на Дѣл, на горы... Хотѣв бы розогнати хмары и якымсь рефлектором освѣтити увесь Дѣл, обы стало виднѣйше. Наслухуе. Под ста­ров  дяковнев  шумить Дусинка... На грунку десь блискло в окнѣ. З далека чути пѣсню:

Пойме хлопцѣ, пойме,
Де вто свѣтло горить...

Сю пѣсню чув Юрко, коли первый раз приходив сюды. Але тогды было красно. Спѣвали сю пѣсню хлопцѣ, якы пасли коровы на толоцѣ. Пригадуе собѣ сей красный день. Дорога, што веде из С., — така собѣ сельска дорожка з крестами на розпутю та з побратимом поточком. Ся дорожка привела его сюды. Але тогды небо было чистое, сонце грѣло, стигли овочѣ, а мракы не было. Юрко весело ступав при возѣ, на яком сидѣв Жыд з его куфрами. Тогды он попрощав ся з родителями та пустив ся на своѣ крыла...

Приходячи в село зазвѣдав ся за школу од газды, якый заостревав тыча. А газда нараз звѣдае: «А они ачень у нас будуть учити?» «Та якось так», — одповѣв Юрко. Газда втяв топор в кымака та подошов ближе: «А они церковный ци аломскый?» – интересуе ся. «Я державный» – одповѣдае Юрко, але газда не дуже потѣшив его: «Та нам вас не треба, бо у нас такого чекають, обы в цер­кви спѣвав. Бо котрый быв у нас до теперь, та тот быв твердо ученый у молитвах. Тай малых дѣтей научав, як треба молити ся и в церкви спѣвати»... Селянин, увидѣвши квасное лице Юрка, потѣшив его: «Та вы кедь аломскый, та вы тогды не учитель, ай профессор». Теперь Юрко порозумѣв, што в сем селѣ церковного учителя, дяка, называють учителем, а державного – профес­сором. Подбодреный новов  титулов, зазвѣдав ся: «Та кто жые теперь в шко­лѣ?» «Не е там теперь никого, бо наш учитель пошов у пензию. Он теперь жые в своей властной хыжи коло монастыря. Дуже кликав цѣлое село зайти до него на Сяту Марю. Мой кум быв у него. Дуже го честовав. Казав, же дуже жаль му за нашим селом». Жыд з возом уже быв далеко, зато и попро­щав ся Юрко з первым знакомым в сему селѣ.

Юрко вздыхнув. Так зачало ся его жытя на своих крылах. Тяжкы се были днѣ... Встав и рѣшително рушив до стола, обы запалити лампу. «Пан профессор!» – закликав ктось под окном. Нараз спознав голос Кукулника. –«Пойдьте вдну», – запрошовав его Юрко до хыжи. Кукулник зашов. «Добрый вечур! Адде е письмо тай пакунок», – сказав, подаючи Юркови неве­ликый пакунок тай коверту. – «Сѣдайте», – просив Юрко. – «Не маю часу, бо конѣ чекають тай стара буде ворконѣти, бо загурив ем ся», – сказав Кукулник и попро­щав ся. Юрко зачав читати лист:

«Дорогый брате,

Ты вже учиш, а я лишила ся без Тебе. Каждый день, як колись, хожу на стацию, але без Тебе. Тяжко было привыкати, але добрѣ, же Ты вже учиш. Мамка штось нездоровѣ. Вчора быв у нас Василь. Он завтра йде на студии. Казав, же и Тобѣ шкода учити з гимназиалнов  матуров. И Ты бы мав идти з ним, штобы учити ся на универзитетѣ. Але нянько ему пояснили, же Ты не можеш идти, бо не е грошей. Скрипинець своему сынови мѣсячно посылае 400 корун, та де бы мы только взяли. Добрѣ, кажуть нянько, же Ты здав матуру, теперь, хвала Богу, Ты вже на своих крылах та ще и нам можеш помагати.

Прозражу Тобѣ, Юрку, же менѣ Василь в послѣдный час дуже любив ся. Може за то, же заступае Тебе. Часто пояснюе менѣ подаякы речи так, як Ты колись. Недавно йшла я через их загороду. Он сидѣв в окнѣ та штось читав. Прийшла и Анночка. Зашла я до них. Василь менѣ указовав своѣ книгы. Боже, де он столько книг набрав? И менѣ дав едну читати.

Юрку, як можеш, то и на другый мѣсяць пошли менѣ 20 корон. Але я бы любила, якбы Ты сам принес. Нянь­ко и мамка просять, обы-сь писав, а первого приходи!

Цѣлуеме Тебе всѣ!

 Олена»

Юрко мало не заплакав: «Ой, сестричко моя, золота сестричко. Як бы я полетѣв до тебе через темный Дѣл! Поговорив бы. Выпровожав бы на стацию. Та задарь. Не можу. Я вже на своих крылах», – подумав Юрко. Хотѣв сѣсти за стол та писати приготовкы, але не мае охоты до писаня. Бере якусь книгу, та и читати не може. Василь йде на студии, а он мусить лишати ся тут. Кобы завтра грѣло сонце. Вышов бы по науцѣ у Дѣл. Юрко дуже любив осеннѣ сонѣчны днѣ. Жовтое поле, червенѣючый лѣс, над ним синее небо, в воздусѣ бабино лѣто.

Такый студеный вѣтер тягне. Уже первы приморозкы бывають. В дяковни студено. Юрко кладе огня, але вѣтер мае доступ всюды. Дым так ѣсть очи, же горше з огнем, як без него. Треба окна отворяти. Приходить Кукулник. Сей завше веселый. Юрко скаргуе ся на квартиру – Кукулник оповѣдае теперь «пришту» за цигана, якый взяв на себе зомк тай пошов у село, хоть была зима. Люде дивовали ся, але он пояснив им, же в зомку теплѣйше, як в плащу, бо студѣнь зайде на едну дѣрку, а на другу выйде. А як зайде под плащ, та не може выйти. Зато и студено панам в плащах. И ктось замѣняв з циганом плащ за зомк. – «Може бы и вам, пан профессор, замѣняти квартиру з яковсь цигансков  колибов?» – смѣе ся Кукулник, указуючи своѣ здоровы бѣлы зубы. Юрко и гнѣвае ся и смѣе ся. «Бо и у вас, – продовжуе Кукулник, – вѣтер через едну дѣру зайде, а через двѣ, або и болше выходить. Нѣт, фиглѣ, што фиглѣ, айбо дяковню треба пореперовати, бо и старый Богатович не жыв у ней», – зачинае Кукулник сериозно говорити. «Не реперуйте вы нич, але найдѣть менѣ десь квартиру, та заплачу вам склянку пива», — просить Юрко Кукулника. Он нич не каже. Встае, выходить за дверѣ, плюе, вертае ся, утерае бавусы, видко, же хоче штось поважное ка­зати. «Пан профессор, вженѣть ся, тай готово! Што будете адтак бѣдовати? Тота панѣка все за вас звѣдае, коли йду за поштов . Як ся ожените, та дадуть вас десь инде за управителя. Хоть, правда, же я бы рад, якбы сьте ся лишили у нас. Бо мы щи такого профессора не мали. Менѣ видить ся, же якбы прийшла якась помоч, та лѣпше бы вам жыло ся. Та вы и не годны только дѣтей учити. Старый Богатович мог. Айбо, знаете як он учив? Пришов до школы. – Кукулник зачав наподобневати старого дяка. – Дѣти, будеме спѣвати. Йване, ты не добрѣ спѣваш! Дѣти, тихо! По тому мало читали. Вызвѣдав щи якысь молитвы, а в десять годин: Во имя Отца и сына... Помолили ся тай домов. Часами пришов сердитый. Набив двое-трое дѣтей тай: Во имя Отца..., бо я мушу идти до Ужгороду. Дѣти пошли, а Богатович пушку на плечѣ тай у Дѣл. Та адтака вто была наука, прошу. Але так учити, як вы хочете тай учите, дуже тяжко. Треба бы вам якусь помоч – силу. Та пак ци прийде якась помоч? Што казали на инспекторатѣ?» – интересовав ся Кукулник.

«Пообѣцяв пан инспектор, же первого прийде якыйсь коллега, бо сам признав, же я самый не годен учити сто дѣтей». «Но, та се вже айно, хоть лем и вам веселѣйше буде», – радуе ся и Кукулник.

***

Уже третий день дуе страшезный вѣтрище. Дѣти в школѣ оповѣдали Юркови, же ктось мав повѣсити ся. Але никто не повѣсив ся. Прийшла до Юрка стара циганка Юла и пояснила, чому дуе такый вѣтер. Мелничка вмерла. А мелничка – босорканя. Зато и дуе такый вѣтер. Юрко любив поговорити зо старов  циганков. Она знала всѣ новости. Юла каждый тыждень приходила до Юрка, бо, як сама говорила, новый профессор, то божа дѣтина. Юла нынѣ росприказовала ся и росплакала ся. Оповѣдала за сына, якый здурѣв. Стало ся се так, же взимѣ никого не было в колибѣ. Мала Катия спала в колибѣ. Грань якось упала на солому, де спала Катия. Загорѣло ся на ней цуря. Дѣтина зачала плакати. Позбѣгали ся цигане. Скоро пришов и Мишко. Дѣтина все кликала отця. Але помочи вже не было. Так попекла ся, же скоро умерла. Мишко дуже жаловав за доньков. Так плакав, як святый Петро, ко­ли ся одрек од Христа. Сперву лиш плакав. А пак му похыбило в розумѣ. Прохватовав ся в ночи. Бѣг гасити огень. Повезли его до дурной школы. Але и там не могли з ним порадити. Там му щи пуще стало. Наконець, взяли его до болницѣ, а там му дали яд. Всяка нехарь йшла му из рота: жабы, бумбакы, глисты, мухы та всяка инша птиця. Юла плаче. Юркови жаль еѣ. Дае ей цѣлу коруну. Она дякуе. Выходить та говорить: «Та завтра вже ачей не буде дути, нынѣ вже третий день, як дуе. Кажуть, же и маку насыпали ей в труну, бо она и дводушничков  была. Треба буде сокотити худобу...» та ще штось морконить стара Юла, але Юрко вже не чуе. Натягае плащ. Отворять окна. Гасить огень, бо боить ся, же и дяковня згорить, як циганска колиба. Чуе, же вже застудив ся.

В ночи мав горячку и страшнѣ сны. Снило ся му, же горить под ним постель. Хотѣв утѣкати, та не мог. Пробудив ся. Крестив ся. Хоть не дуже любив молити ся. А перед другыми, бывало, сам любив играти атеисту, а як не того, та дуже образованого чоловѣка, якый мае своѣ позераня на религию тай на Бога. Але сей ночи не мав сомнѣву. Вѣровав так, як го учила колись его проста мамка.

Рано Юрко быв блѣдый. Наука не йшла так, як перед тым. Тѣшила его лем та нова сила, яка мала прий­ти од первого.

Жерело: Ruszin elbeszélők.  Ungvár. A Kárpátaljai Tudományos Társaság kiadása. 1943. 7–13.
Под псевдонимом О. Вѣщак твор появила также Литературна Недѣля, 1943, 194–196.