Наша громада през двѣ свѣтовы войны

В жывотѣ окремого чоловѣка може звычайно трафити ся тра­гедия. Трагедии в судьбѣ цѣлого народа настают лем ре­зул­та­том войн або револуций. Спомины Теодора Доклѣ подаеме покуртано, в той их части, котра рисуе критичны моменты в судьбѣ Лемковины. Набизовно, з интересом приймут их и Русины з иншых регионов, але и пост­кому­нистичны Полякы, Русы и Украинцѣ, котры з них могут поучити ся о хыбах своих комунистичных и нацио­налис­тичных предходников, а лѣпше розумѣти Русинов убудуче.

I.   СВѢТОВА ВОЙНА

Рок 1914 был для ясюнчанов, як и всѣх Лемков, роком нещастливым, бо принесл недобру вѣдомость о выбуху войны. Война выбухла з поводу забитя наступника трону австрийского Фердинанда. Забил го сербскый студент. Война зачала ся в интересах воюючых держав, котрым не так ходило о забитого наступника, як о подѣл свѣта. Потребовала она молодых лю­дей, котры бы боронили тоты интересы, а в замѣну отримовали раны и калѣцтва на цѣле жытя або смерть од своих братов.

До войска были покликаны такы ясюнчане: Осиф Зорило, Демко Онущак, Лукач Докля, Петро Зорило (форшпан), Митро Пелеш, Марчак (згынул на войнѣ), Стефан Дзепа, Митро Копча, Гыба (загынул без вѣсти) и на италианском фронтѣ были Иван Васенко и Фецко Пелеш. Было ищи и вецей их, але я не знам докладно, кто. З высше упомянутых двое згынули, а Лукач Докля повернул тяжко раненый в ногу и цѣле жытя терпѣл на тоту ногу, бо рана все одновляла ся.

Были они покликаны до Кракова и там достали мундуры и зброѣ, а так выслали их на фронт в околицѣ воеводства любельского. Перед вымар­шом на фронт выголосил до змобилизованых прояв бискуп краковскый, котрый заохочовал их до войны з Русскыми и скарѣдил русску армию, як найгорше мож было. Бискуп краковскый повѣл до выѣзжаючых на фронт так:

«Солдаты, идете боронити свой край и цисаря перед Москалями. Але памятайте о том, же Москалѣ, то страшный народ! Они хотят нас всѣх знищити. А вас, солдаты и старшыны, в разѣ якбы сьте попали до неволѣ, всѣх позабивают. Старшынам, котры мают звѣздкы на раменах, выпалят толь­ко звѣздок на их тѣлѣ. Уважайте мои дѣти, жебы тото вас не встрѣтило! Бийте ся примѣрно, а николи не здавайте ся до неволѣ!»

Повысшы слова оповѣдали ми участникы первой св. войны, котры повер­нули по пару роках назад до села. Они не вѣрили в тоты слова, але не были увѣрены, ци бы так Русскы поступили з нима, коли бы попали направду в плѣн. Еднак всѣм прийшло ся быти в неволи, до котрой попали, лем не в едном часѣ, але слова бискупа не справдили ся.

Мои няньо, Лукач Докля, попали до плѣну по колькотыждневых боях. Были они высланы на патролу въедно зо шестема вояками, на котрой мали зглядати фолварок (майорню), де находила ся плантация хмелю, а были закопали ся Русскы. Русскы пустили их под самы закопы, а потом отворили до них огень. Еден вояк з патролы утекл, а зосталых Русскы заяли до неволѣ. Няньо зостали ранены в ногу, а зауважил их, падаючых на землю, тот вояк з патролы, котрому удало ся утечи, та замелдовал Австриякам, же няньо зостали забитый. Та фамилия наша была повѣдомена, же няньо забитый, але по пару роках отримали лист з неволѣ, та успокоили ся, же не ест так.

По даколькох днях попала до неволѣ цѣла армия, та няня долучили до них и взяли до таборов для военноплѣнных в Бѣлоруссии. Там гнали их до роботы: ставляти мосты на рѣцѣ Березинѣ и сыпати валы против выливови рѣкы. Русскы обходили ся з плѣнныма барз плано, и мерли они сотками з голоду и хворот: тифусу, червѣнкы и т.п., лем аж визита Шведского Червеного Креста полѣпшила их долю. Хоть пережывали они барз тяжкы часы, але и серед такых пережыть встрѣчали ся и хвилѣ комичны, што потом нам оповѣдали.

«МЕРТВЫЕ БЬЮТСЯ!»

Едну зиму, а властиво при конци зимы, военноплѣнны страшно хворѣли и вымерали з холоду, голоду и хворот. Мого няня и их колегов захранило лем тото, же робили кошикы з лозины и продавали Бѣлорусам, котры им давали за тото хлѣб и бандуры (кромплѣ). А кто зась здал ся на ласку судьбы, та вмерал безварунково.

Мертвых, по колькодесять на добу, клали до великой дворной стодолы, замѣненой на трупарню, бо не давали рады их хоронити. При трупарни стоял русскый вояк. Варташ едну ноч прилетѣл зо свого посту з великым страхом и криком: "Мертвые бьются!".

Лем тото вырекл на вартовни и нараз упал на подлогу. Коли го подняли другы варташе, та был уж нежывый. Умер зо страху.

А мертвы не били ся, лем едного Словака вынесли до трупарни, бо думали, же он уж умер. Але он был жывый, лем барз ослабеный и там на морозѣ пришол до себе. Зачал ся рушати и вставати, та взял и розвалил зо штоса скостнѣлых мертвых, зложеных попередно до трупарни, што зробило великый лоскот и настрашило варташа. Словак тот пережыл неволю и з нянем въедно утекл з России в 1919. року домов.

Вынищеных роботов и схвореных военноплѣнных по трех роках тяжкых робот, пороссылали на роботы по газдах, котрых сынове были  в царской армии. Нашым ясюнчаном припало ѣхати далеко на Сибирию, десь до околици Омска, Томска и над Байкал.

На Сибирии жыло ся лѣпше, як в лаграх, бо «хозяины» давали уж дос ѣсти и нам здоровля помалы вертало. А робити нашы ясюнчане знали, бо каждый мал свое газдовство, та и там газдовали добрѣ, за што их там любили.

Газдове, то были всѣ высланцѣ, котрых царь высылал за якысь кары, а были они з розных кончин империи и розных националностей. Зо Сибирии вернули ясюнчане в роках 1918–1920.

ФРОНТ   В СЕЛѢ

Коли австрийска армия зачала уступати, то фронт не оминул и Ясюнку. Закопы, котрых слѣды зостали до днесь, были копаны на Верху, коло границѣ зо Ждынев. Бои там проводили ся довгы мѣсяцѣ и зо змѣнным щастем. Найгорше потерпѣли нашы селяне, бо Козакы и Австриякы, на змѣну, стояли з коньми в селѣ та выкормили вшытко зерно и пашу, а худобу забрали на мясо, лем лишали по едной коровѣ на родину. З той причины по уступеню фронта настал великый голод и запановали розны заразы, што причинило ся до вымертя многых людей и то всякого вѣку. Як оповѣдали старшы люде, была то страшна трагедия, бо в каждый день когось треба было везти на теметов, або и даколько особ. З дакотрых фамилий вымерло по пару особ. Не было кому заняти ся похоронами, та мертвы лежали по даколько днев дома. Худобу тоже не было чим кормити, та здерали даже кычкы з хыж, жебы дочекати даяк лѣта.

ТАЛЕРГОФ

Як иншы нашы села утратили своих найлѣпшых сынов, так и наше село не оминула тяжка трагедия – Талергоф. Были забраны до Талергофу такы особы: Антонь Зорило, Митро, Петро и Андрей Пелешы, Юрко Шведа, Пац и фамилии Романчаков и Зорилов з вышного конця села. Поводом было тото, же высше згаданы ясюнчане были инициаторами поставеня каплицѣ в Ясюнцѣ, котра стояла коло Митра Пелеша (за моих часов жыл там Якым Васенко), а хотѣли дати ей освятити на православну, але им Австрийцѣ п грекокатолицкы церковны влады не позволили. Дакотры з них были тоже заарештованы лем зато, же дали на Службу Божу в Грабѣ, де одправлял священник М. Сандович зо Ждынѣ, котрый был росстрѣляный потом Австрияками. Вшытко тото выдал Австриякам Жыд Хаим.

В Талергофѣ пережывали они великы мукы, голод и хвороты, но и там потратили здоровля и свое жытя.

УТѢКАЧЕ   ДО РОССИИ

При цофаню ся русскых войск з Карпат и приходѣ Австрияков, много молодых людей утѣкало з Русскыми на восток, боячи ся преслѣдованя. Переважно утѣкали молоды, котры не были забраны до войска, а чекали, же Австриякы их заберут або до войска, або до Грацу. Утекли такы молоды хлоп­цѣ, як Петро Копча, Василь Грацонь, Иван Зорило (Майков, котрый не вернул ся) и Иван Копча (тоже не вернул ся). Были они в Кыевѣ, Харьковѣ и Полтавѣ, а по выбуху револуции вернули назад.

ЧАСЫ МЕЖИВОЕННЫ

Село наше было барз знищене войнов и люде пережывали страшну нужду. Не было што ѣсти, не было в што ся убрати, а хвороты десятковали осталых при жытю. Але помалы якось собѣ люде радили, помагаючи едны другым. Ишли они на другы села и там куповалн, што ся дало и так помалы загаздовали ся.

В 1918 року по розпадѣ Австро-Угер постае нова Польща, але и нашы Лемкы не спят и творят 5. децембра 1918. року свою Лемковску Републику, котру проголосили в селѣ Флоринка на Лемковинѣ. Лем же Лемкы были барз знищены и здесяткованы Талергофом и хворотами, та не могли дати подпору своим проводникам, та Полякы по 16 мѣсяцях ествованя той републикы выарештовали ей уряд и знищили ей од фундаменту. Зостали сьме зданы на ласку судьбы Полякам, а друга часть – Чехословакам.

Полякы нараз зачинают заберати оставшых ищи дома хлопцев до войска, але векшина не хоче ити бити ся за интересы Польщи и крыют ся по лѣсах або утечут на чехословацку сторону и там чекают на конець войны польско-совѣтской. Утѣкачами были такы, як Стефан Гайтко, Петро Копча, Василь Грацонь и другы.

По установеню польской влады на нашых теренах зачинат кус полѣпшовати ся, бо Полякы были змушены уступити и дати яку таку свободу, але под надзором польскых легионеров, а потом «гранатовых» шандарев. Пост мѣстил ся в Гладышовѣ, одкаль шандаре надзерали на околичны села.

Зачинают люде приходити до себе, але неодовго приходит велика економична криза (инфлация), котра зась до руины веде людей. Коли в едном тыждни продал дакто корову, то на другый уторок купил за тоты коруны куру. Тыма корунами, то и я бавил ся, бо родиче тримали их на памятку.

Жытя не было легке, бо Польща не старала ся о своих подданых, а ищи иншой националности – Руснаков. Правда, же люде якось собѣ радили, бо ишли на роботу до лѣсов и до Длугоша в Шарах. В роках 1920–1930 Жыды закупили лѣс на Чертежи, и там всѣ нанимали ся до стинкы и звозкы дерева. Не заробляли там много, але хоть дашто, та и тото было лѣпше, як нич. Як стинка лѣса ся минула, то ишли возити дощкы и валикы з тартаков (фиресов) спод Чарного. Помагают нам тоже нашы американскы ясюнчане, бо з каждой родины ктось выѣхал на емиграцию, а и по даколько особ. (Емиграция зачала ся в другой половинѣ 19-го сто­лѣтия).

З часом економичны обстояня нашых ясюнчанов стали ся дос добры, бо окрем заробков в панскых лѣсах, возят и продают дерево зо своих властных лѣсов. Купуют тото дерево Жыды в Горлицях, як Грубнер и др., котры мали свои тартакы, або продавали копальнякы до поблизкых копалень в Ропици Руской, Кобылянцѣ або Бичу.

Окрем повысшых заробков, дакотры трудят ся гандлем, то ест ходят на Чехы. Идут они на свою руку або еднают ся Жыдови Хаимови. Едну таку выправу оповѣдали ми няньо, в котрой разом з иншыма молодыма сосѣдами брали участь. Хаим нанял их за якусь там заплату и несли му зато крыючи ся през границю на плечах спиритус. Выправа една ся им не удала, бо Чехы их поимали. Довѣдали ся, кто ест организатором той шмуглевой группы, укарали Хаима 25 палицями и забрали товар. Але тот, што раховал палицѣ, та на 19. ся помылил и раховал зась од зачатку, што в сумѣ дало: 19 плюс 25 ест 44 палицѣ, котры мусѣл прияти Хаим и забыти потом о том гандлю.

Польскы власти па зачаток дали яку таку свободу, але коли запановал в Польщи фашизм, та зачали преслѣдовати, заприсягли ся нас всѣх споло­низо­вати, а помагали им насланы польскы урядникы и учителѣ. В нашом селѣ пробуе зорганизовати польску молодежну организацию муж учителькы, пан Габеля. В той цѣли веде он агитацию серед повертаючых з польской армии хлопцев, як Митро, Андрей и Фецко Шопы, Андрей Зорило, Семан Докля, Штефан Пелеш, Гаврил Зорило, Штефан Зорило и другы. Агитация его нич не дала, бо нашы хлопцѣ сторонили од такых справ, бо уважали, же край наш ест под окупациов,  и з окупантами не може быти нияке сотрудництво.

В 1938–1939. роках преслѣдованя доходят свого щиту, и люде межи собов бесѣдуют потихы, же Полякы уж хыбаль шалѣют: в школах запроважуют науку и молитву, научаня всѣх предметов по польскы, барже свѣдомых газдов, учителев и священников арештуют и вывозят до концентрацийного табору в Березѣ Картузской, коло хыж кажут бѣлити плоты, забранюют в рѣках имати рыбы и т.п. Припоминам собѣ, як нас, хлопцев, имали финансы, бо мы пере­кро­чили тоту забрану и в едну сонѣчну недѣлю имали собѣ рыбы, але всѣм нам удало ся утечи. Тото все переходило границѣ терпимости, але не было рады и мусѣли сьме терпѣти, обы пережыти тот трудный час.

Коли уж было вѣдомо, же заносит ся на войну з Гитлером, то зась до на­шой громады зъѣзжают ся розмаиты активисты и межи ними гарцерскы дружи­ны и учат, як маме боронити ся перед Нѣмцями, а передо всѣм перед газами, о котрых ся чекало, же Нѣмцѣ их поужыют. Казали нам окна, дверѣ и комины закрывати мокрыма шматами, же газы не достанут ся до хыжы, коли так будеме робити. При тых ученях хвалили ся молоды пропагандисты, якы Полякы сут силны и же Нѣмцев не боят ся. «Ани едну гомбицю не оддаме!» – повтаряли.

Перед тым всѣм одбывали ся на шыроку мѣру маневры войска по нашых горах. Як тоже в лѣтѣ 1939. р. проважаны были приготовеня оборонны по горах, а найвекшы на Магурѣ в Гладышовѣ. Всѣх жытелев нашого и околичных сел женут до роботы на гору Магуру (межи Гладышовом, Панкном и Маластовом). Кто мал конѣ, та ишол до роботы з коньми, а кто не посѣдал коня, та ишол сам. Робили там засѣкы против нѣмецкых танков. Стинали смерекы и ялицѣ, котры коньми стѣгали до потоков, заровнюючи их, жебы Нѣмцѣ попадали до тых пропастей. Нашы селяне, котры были вояками в первой войнѣ и молоды, котры служили в войску, смѣяли ся з тых оборонных приготовень, бо знали ся кус на тых справах. Але розказы треба было слухати и ити на безсенсовну роботу на Магуру, обы  не пустити Нѣмцев до Польщи през нашу лемковску Магуру.

 

II.   СВѢТОВА ВОЙНА

Не помогли нич ни стягнены смерекы до потоков, прикрыты голузем, ни хвальбы, же «не оддаме ани гомбицю», бо Гитлер з вызброенов по зубы армиев напал на Польщу и за два тыжднѣ перешол ей цѣлу и спер ся аж на Сянѣ. При первой мобилизации были забраны до войска такы ясюнчане: Фецко Шопа (подлягал до войска). Андрей Шопа, Гриць Копча и Стефан Зорило. Брали они участь у войнѣ и позднѣйше попали до плѣну. Перебывали они в неволи в таборах Нѣмеччины и на Уграх. Гриць Копча и Андрей Шопа  вернули до Ясюн­кы, а Ст. Зорило   и   Ф. Шопа были в Нѣмеччинѣ цѣлу войну, а по войнѣ выѣхали: Стефан Зорило до Австралии, зась Фецко Шопа – до Канады.

Як припоминам собѣ з оповѣданя участников войны, та война тота была страшнов фарсов, бо никто не знал, што робити. Зачаточно ищи войско польске тримало ся своих оддѣлов, але при первых меншых битках з Нѣмцями всѣ розлѣтовали ся, як блудны овцѣ. Вызброеня польского войска было плане в поровнаню з Нѣмцями, але ищи тым барже было на завадѣ веденю войны головне командованя, в котром были у векшинѣ шпионы. Таке командованя не старало ся о здалость боеву, лем одворотно, и войско польске было нездале до воеваня. Квартирмайстерство фунговало недостаточно, та коли треба было воякам кулѣ до канонов, отримали они хлѣб, а коли войско было голодне,
то привезли ему кулѣ до канонов, але иншого калибру.

До Ясюнкы Нѣмцѣ пришли в септембру 1939. року зо Ждыни, через Верх. Было их трое на мотоциклѣ з кочиком. Пороззирали ся они по селѣ и поѣхали до Кривой. Война минула без едного выстрѣлу. В Ждыни, напротив, мала мѣсто менша битка Нѣмцев з Поляками, и при том были поарештованы люде, котры потом были выпущены. В наслѣдных днях было видко лем конны патролы, котры переходили полями и помежи лѣсы. И так пропала Польща, котра не честовала права меншин, а межи тым топтала и нашы подставовы права и зачал ся тяжкый час оккупации гитлеровской, час преслѣдованя и нищеня всѣх славян и всего людства в подбитых Нѣмцями краях.

ТЯЖКЫ РОКЫ ОККУПАЦИИ

По упадку  польскых властей наступат нова ера, бо на их мѣсто приходят Нѣмцѣ. У зачатку Нѣмцѣ обходили ся дос добрѣ з нашыми людми, але то не трывало довго. Первы упечаткы были блудны, бо коли ся они добрѣ рос­смот­рѣли, та зачали указовати свои зубы.

В первых зачатках назначуют по селах шолтысов и подшолтысов. У нас был вызначеный шолтыс на громаду, то ест на три села: Ясюнку, Криву и Баницю. Шолтысом зостал вызначеный Гриць Кец з Баницѣ, а подшолтысом в Ясюнцѣ был назначеный Семан Смий (зять Прегона). Громада наша была придѣлена до гмины (управы) в Гладышовѣ, де войтом был назначеный Кобаний. Полицаями зостали т.зв. «сѣчовикы», котрых Нѣмцѣ назначили, лем дали им свого команданта (Нѣмця), котрый называл ся Дуве. Дуве бывал (як ся не мылю) в Устю Руском.

СѢЧОВИКЫ

Як ходит о сѣчовиков, то были то переважно закарпатцѣ од Ужгорода, и векшина з них то бывшы угорскы ятцѣ[1], котрых Гитлер взял на службу, обы ему помагали порабляти бѣдных Руснаков. Их штырирочный побыт на теренѣ нашой Лемковины не принесл им славы, бо своима поступками лем причинили ся до того, же нашы люде зненавидѣли их барз и доднесь вспоминают их недобрыма словами, но и зо слезами в очах. Хоть трафил ся межи нима и при­хыл­ний чоловѣк до нашых людей, але векшина з них была правдивыма катами и бандитами, та тоты попсули цѣлу справу. Дѣятелность сѣчовиков на нашых селах причинила ся до того, же нашы люде, хоть може неправилно, односят ся ворожо до вшыткого, што ест звязане з ними, а межи тым и до назвы Украи­нець, Украина.

До нашого села Ясюнка зъявили ся они десь в осени 1939. року, а то в справѣ вылаженя спору межи сосѣдами. Выладили они тоту справу дуже скоро, поужываючи драконскых методов, а то набили всѣх вмѣшаных в тоту справу, колько лем хотѣли, а при том и свѣдков.

— Та то такы свои люде и так з нами ся обходят, як з найгоршыма преступниками? – бесѣдовали собѣ ясюнчане и другы Лемкы. Лем же то был самый зачаток, бо потом было ищи горше. За найменшу провину били людей, а найлѣпшым специалистами од битя были Пежик и Бойко з поста в Гладышовѣ, а Кисель з Устя Руского.

Помагали они Нѣмцям, як лем могли: мерьковали, жебы всѣ молоды хлопцѣ и дѣвчата, котры были вызначены шолтысом на примусовы роботы до Нѣмець, выѣхали на вызначеный час, и не было способа спасти ся од них; молодых хлопцев помагали заганяти до предвояков, котры в тяж­кых условиях мусѣли сповняти роботу и муштру войскову. Але нашы хлопчиска спасали ся од того, як лем могли, напримѣр, втѣкали сами до Нѣмещины, бо легше было робити у бавора, як перебыти в  предвояках. До Нѣмещины утекли такы: Андрей Шведа (теперь жые в Клифтон, Н. Дж.), Стефан Онущак (жые теперь в Гамилтон, Кан.) и другы. З Кривой Иван Демчар довго укрывал ся дома, але коли му уж барз докучило, та тоже выѣхал до Нѣмещины (теперь жые в Вор­волит, Н. Й.).

НЕВОЛЬНИЧЫ РОБОТЫ

Нѣмцѣ од зачатку войны з Совѣтскым Союзом зачали барже нам докучати и вытѣгати сокы, што лем ся дало: найперво зачали вытинати панскы лѣсы, потом громадскы и сполочны, як Каникова Долина, Суха, Громадскый лѣс, а на другых селах Сповзный и другы. До звоженя дерева гнали всѣх тых, кто мал коня, а до стинаня бесконных. Треба было два разы на тыждень звезти дерево або дрыва до Горлиць. Нашы ясюнчане, кривяне, баничане и всѣ з околичных сел возили найвеце дерево и дрыва зо Сповзного (лѣс межи Незнаевом и Росстайными), та еден день бавили, жебы привезти з лѣса, а другый взяло им завезти до Горлиць. З того выходит, же треба было стратити штыри дны в тыждни, жебы одробити тоту панщину, бо то вшытко треба было сповнити майже задармо. Сповненя той повинности дозирал шол­тыс з подшолтысом, а кто не исполнил той чинности, та приходили до него в найблизшом часѣ так званы «форшуты», нѣмецка лѣсова полиция, котра бестиално росправляла ся з винными. Были в ней люде без крыхты людского чутя, а коли зъявляли ся в селѣ, то люде лем терпли, што з ними пороблят.

Еден раз, в недѣлю, зъявили ся форшуты в нашом селѣ и зашли по хыжах од нижного конця, справжаючи, ци всѣ сповнили свои повинности в звозѣ дерева. Копча Петро, котрый в тот час был дуже хворый, бо зберала ся му «ружа» на нозѣ, даже не мог рушити ся з постели. З той причины не сповнил повинность звозу дерева. Коли форшуты справдили, же мае коня, а не возил дерево, то не зважали на его тяжку хвороту и боль, але збили го окрутно и наказали, же буде ищи горше, коли не буде сповняти свои повинности.

До Петра Зорилы стрѣляли, бо утѣкал, коли зауважил, же форшуты сут в селѣ, а тоже не сповнил план звозу. Еднак удало ся му утечи щастливо, а потом в якысь способ подкупил их, та веце го не преслѣдовали.

Люде, комбиновали, як лем могли, жебы вывольнити ся од той тяжкой роботы, та зачали подкуплевати дохторов ветеринарных в Горлицях, котры давали вольну, же конь хворый и не може тягати. Або люде специално загвоздили коней, жебы храмали, або выдумовали иншы способы, обы ся хоть кус вывольнити з роботы.

Окрем спомненых высше робот треба было поправляти дорогы, зда­вати высокы контигенты зерна, молока и оддавати худобу, а все задармо. Настали барз трудны часы, бо вшытко ся оддавало, а купити нич не мож было, бо Нѣмцѣ нич не продали. Мож было лем достати в склепах, т.зв. кооперативах: гвоздя, скелка на лампы, соль и часом сахарин. То был головный список товаров, котры тоже не было за што купити, бо не было одкаль взяти грошей.

Обходили сьме ся лем своим, што дома сьме продуковали на газдовствѣ: лахы шыли сьме зо своей роботы леняного пачесного полотна, керпцѣ або деревлянкы з выробеной крадком скоры, капоты и холошнѣ зо сукна з овечой вовны, шапкы з трусячых або ягнячых скорок. Жывили сьме ся тоже лем тым, што родило ся на нашых полях: яре жыто, ярець, оркѣш, овес, бандуры, капуста, карпелѣ, пасуля, горох, боб и лен. Зерна повысшы мололи сьме в млинци и пекли з мукы хлѣб, варили пирогы, пляцкы, рѣзанку, замѣшку або мастиво; ярину и бандуры варили, а з лену Романчак Василь або в Панкной Горощак вытискали олой, котрый был найлѣпшов омастов тых тяжкых военных часов.

Контингенты зерна и бандур были барз высокы на нашы можности, и треба было все везти до Горлиць, або до громады, ци гмины. Еден раз моему няневи недостало 20 килограммов овса (1943 рок), та сѣчовикы пришли до нас и забрали нам все зерно, што ищи зостало в сусѣках, як тоже грозили нам всѣм дати поза уха. Подобны случаи пережыли и другы ясюнчане, але я не памятам докладно, кто. Был то рок найбарже памятный и тяжкый до пережытя в часѣ войны, бо коли пришла весна, а потом доновинкы, то запановал великый голод. Не мали сьме нич на ѣдѣня. Хлѣб пекли сьме з овсяных остий и з бандуряных луп, котрый был подобный до чорной земличкы. Але и того недоставало и не было одкаль взяти, бо на околичных селах тоже пановал такый самый голод. Единов нашов захранов были нашы коровы и овцѣ, котры своим молоком и выробеным з него сыром и маслом нас спасали од смерти голодовой. Як и в лѣтѣ сама природа нам пришла з помочов, бо зародила нам яфыры, ягоды, малины и грибы, котры были доповненем до молочной диеты.

На жнива и новы бандуры чекали сьме, як на спасение, лем же много того зеренця або бандурок не было на поли, бо в ярь не было насѣня на сѣяня и высад на саженя. Еднак якось з великым трудом мы пережыли, бо попродали сьме все, што нам зостало: хусткы теметовкы, даколько овець, але все тайно, а у знакомого Поляка в Кобылянцѣ купили няньо кус зерна и бандур, што нас спасло од голоду. Так каждый наш Лемко комбиновал, обы пережыти тоту велику нужду и якось всѣ пережыли, помагаючи собѣ взаимно. Помагал брат брату, сосѣд сосѣдови, як тоже помогли нам много Полякы з околиць Кобылянкы и нашы братя на словацкой сторонѣ з Полянок, Комлошы и другых сел.

ГАНДЕЛЬ З РУСИНАМИ НА ПРЯШОВСКОЙ СТОРОНѢ

Бѣда гнала нашых братов и сестер во всѣ стороны, обы якось помочи собѣ и родинѣ пережыти тот трудный час. Хоть грозила нераз смерть, но и так много нашых ясюнчанов пробуют щастя в гандлю. Потаемно вночи зберают ся и переходят границю в Конечной. Несут они на своих плечах масло, яйця, кропку и иншы товары, а з Пряшовщины приносят полотно, хусткы, топанкы, фай­ко­вый доган и тому подобны речи, котры потом продают зо зыском або оддают своей родинѣ на поужытя.

Зачаточно тот гандель выплачовал ся, бо хоть граничаре (Нѣмцѣ) по­имали дакого, но не карали барз остро. Треба было день або два порѣзати дрыва на командатурѣ, а пустили домов. Потом еднак заострили кару и высылали поиманых до Нѣмещины на роботы або били и гуцкали псами.

З нашых ясюнчанов, котры собѣ довѣряли, ходили на словацку сторону (Пряшовщину) такы особы: Иван и Фецко Зорило, Василь Романчак, Тимко Шведа, Юрко Зорило, Фецко Квочка, Миколай Зорило, Гаврил Зорило, Митро Квочка, Михал Пелеш, Иван Гайтко, Василь Зорило, Семан Докля, Антонь Гаталевич и другы. То была группа, о котрой я знам, же ходила до сел Полянка, Ондавка н Комлоша, де мали своих знакомых, котры их перетри­мовали и достачали им завданы наперед товары. Имена тых людей не знам. Дакотры люде гандлевали на свою руку и трудно ми днеська подати, кто и де ходил.

Што до того гандлю, то пережывали повысшы люде такы выправы нераз в страху, нераз в радости, а часто поносили тоталну страту. Несли вшыток товар на плечах, тотож идучи в ночи по лѣсах, потоках и розных яругах, а в зимѣ по снѣгу и леду, падали, же часто з кошыка з яйцями текла яичниця, в кошыку «на зыск» лишали ся лем скорупкы. В такых припадах пошкоженому приходило лем горько собѣ заплакати.

В позднѣйшых роках нѣмецкой оккупации ясюнчане перестали гандлевати, бо грозило то смертев, а каждый мал фамилию, та не хотѣл умерати або ити до лагру.

ВОЙНА ГИТЛЕРА З СССР

Коли гитлеровцѣ напали на Совѣтскый Союз, то даколько колонн нѣмец­кого войска перешло через наше село. Была то переважно молодеж, котра зо спѣвом маршировала на восток. Старшы вѣком воякы ѣхали на бициглях. Зо два дны ѣхали од Чарного до Кривой, але не всѣ были задоволены, передовсѣм тоты старшы, котры памятали попередну свѣтову войну.

Едному Нѣмцеви зопсул ся бицигель, и коло нашой хыжы зостал направляти го. Няньо служили в австрийской армии и знали кус нѣмецку бесѣду, та зачали з ним бесѣдовати о войнѣ, але он пообзирал ся и як увѣрил ся, же не е близко его колегов, повѣл им, же он не хоче войны, бо он знае, чим она пахне, але тот проклятый Гитлер зо своима ватажками хотят, бо понаѣдали великы брюхы, та хочут их в России потратити. Мама мои вынесли му молока, котре му барз смаковало. Хотѣл заплатити, але родиче не взяли гроши, и дякуючи поѣхал за своев колоннов.

Як знаме, война Нѣмцем не повела ся, хоть цѣла Европа на них робила, а еднак Русскы, Украинце, Бѣлорусы и иншы народы противставили ся гитлеровской бестии, и хоть на зачатку Нѣмцѣ занимали в скором часѣ Украину, Бѣлорусь, але еднак на Сталинградѣ, Москвѣ и Ленинградѣ в России поламали свои зубы. Потом ищи в скоршом темпѣ утѣкали назад до свого гнѣзда.

В часѣ той войны Нѣмцѣ здерали з нас, што лем могли, а як уж ем споми­нал, та заберали нам все: лахы, вовну, старе желѣзо и всѣ продукты, а в замѣну не доставали сьме нич, хыбаль часом паленкы. Лемже, на щастя, тото вышло им боком, и за нашу кривду Русскы (а при их боку и нашы Лемкы), Америчане, Англичане, Французы и другы народы оддали им за нашу кривду.

ПРИМУСОВЫ РОБОТЫ В НѢМЕЩИНѢ

Коли Нѣмцѣ заняли Польщу в 1939. р., нараз по Новом Року 1940, зачали заберати молодеж од 16 або и од 14 роков горѣ на роботы до Нѣмещины. З нашого села были на тых роботах такы: Мария Копча, Фецко Шопа, Дмитро Пац, Анна и Иван Подбережняк, Антонь и Петрина Гаталевич, Митро Гайтко, Стефан и Иван Онущак, Анна Докля, Мария Зорило, Мария, Антоха и Анна Перун, Анна Зорило, Андрей и Улька Гайтко, Стефан Быбель, Михал Пелеш, Мария Быбель, Юлия Кыцей, Мария Гайтко, Андрей Шведа, Мария и Тевдоска Зорило, Василь Романчак, Фецко и Стефан Зорило и Тевдоска Феленчак. Всѣх въедно З0 особ. Робили они по баворах (газдах) або в фабриках и были росшмарены по цѣлой Нѣмещинѣ. Поводило ся им вшелияко, бо то зависѣло, до якого чоловѣка трафили. Але переважно всѣ мусѣли тяжко робити, за што доставали мизерне ѣдло, даякы стары лахы и пару марок.

Повысшы особы звекша повертали ся назад до Ясюнкы, пару выѣхало до ЗША, Канады и Австралии, лем Тевдоска Феленчак загынула без вѣсткы.

ЗАКОПЫ

Окрем повысшых повинностей треба было сповняти и иншы повинности для гитлеровцев, а то заберали людей на копаня закопов. Тоту роботу мусѣли сповняти нашы селяне (и всѣ околичны села) в 1944. року, коли Русскы выганяли Нѣмцев з Украины и Бѣлоруссии, а приближали ся скоро до Карпат. В лѣтѣ 1944. р. всѣ молоды, котры не были забраны до Нѣмещины, а могли уж двигнути лопату, были вызначаны через подшолтыса Семана Смия и мусѣли ити копати закопы до села Снѣтницѣ, бо там приготовляли ся Нѣмцѣ до обороны, хоть им тото ся не придало на нич, бо фронт спер ся надовго в селах Тиханя, Крампна, Дошниця и т.д. Позднов осенев 1944. р. брали тоже Нѣмцѣ на копаня закопов, але уж под самым фронтом, в Тихани и Жыдовском. Там было барз опасно, бо понад головы лѣтали кулѣ. Роботникы тоты салашовали в Жыдовском, а под покровом ночи ишли до роботы. Чули нераз, як Русскы собѣ бесѣдовали, играли на гармошках або спѣвали. Што до боев, то часто русска артиллерия давала о собѣ знати и обстрѣлевала их при копаню, або коли одпочивали. Але на щастя никто не згынул, а коли Нѣмцѣ утѣкали, та всѣ повертали ся домов.

СПРАВА ЖЫДОВ

Од зачатку войны Нѣмцѣ зачали збытковати ся над Жыдами и Циганами. Жыды мусѣли носити опаскы зо звѣздов, як означков их националности. Зга­няли их до т. зв. гетт и гнали на найтяжшы роботы, при том збытковали ся над ними немилосердно и морили их голодом.

По якомсь часѣ гонитва на Жыдов достала звѣрского характеру. Зача­ли их забератн з Горлиць и з нашых лемковскых сел до Бобовы, а там они сами мусѣли про  себе выкопати великы ямы, над котрыма их росстрѣлевали и дрыляли до тых ям, котры потом присыпали вапном и землев. Многы попадали жывыми, но на купѣ там всѣ гынули. Оповѣдали люде од Бобовы, же ищи на другый день цѣла тота гора з глины рушала ся. Страх аж о том подумати и недостае слов описати так бестиалны учинкы цивилизованого свѣта, котры мали мѣсто не так давно и на нашых очах. Другых Жыдов заберали Нѣмцѣ до концентрацийных таборов, як Освенцим, Майданок и другы.

Тоты, што оставали ся на мѣстѣ, то тоже не лѣпше были трактованы, бо гитлеровцѣ збытковали ся, як лем могли. Напримѣр, морили голодом або стрѣляли до них просто на дорозѣ, ци в городѣ на ходнику, як до даякых предметов. Еден такый образ видѣл мой брат, Семан Докля, котрый был в Горлицях з деревом (контингентом), та идучи через мост в напрям торгу видѣл и оповѣдал нам о такой трагедии: «Передо мнов ишол старенькый Жыд, але по хвилѣ минул мене тоже молодый 23-рочный гитлеровець з пистолев при боку. Коли гитлеровець доходил до Жыда, вытяг з пошвы пистолю и стрѣлил просто в голову бѣдного старенького Жыда. Жыд впал и скончил на мѣстѣ, лем кус скакало в конвулсиях его худеньке тѣло, але гнеть успокоило ся. Гитлеровець з усмѣшков, як кебы забил заяця, спрятал пистолю и пошол дале, лишаючи Жыда на ходнику. Был то страшный образ, якый я видѣл в своем жытю и зненавидѣл ем тых людей-звѣрев, што такы бестиалства выдумали и з усмѣшков чинили.»

В Ясюнцѣ был Жыд Гершко, а потом Хаим, яко корчмарь, але перед самов войнов выѣхал до Палестины. Перед выѣздом взял и спалил корчму, а мал на ню высоку секурацию, та оплатил ся му тот интерес. Дѣти Хаимовы были всѣ женаты и бывали в околици Горлицкого повѣту, але не всѣ выѣхали з отцем, та тоты  зостали помордованы гитлеровцями.

В Кривой бывал Жыд Абись, котрый трудил ся крайчирством, але Нѣмцѣ тоже го забрали и з его цѣлов фамилиов росправили ся, як и зо всѣма Жыдами. Хыжу Абисеву кривяне мусѣли розобрати, так же не зостало жадной памяткы по них.

Кривянскых Циганов тоже хотѣли Нѣмцѣ забрати и помордовати, але оборонил их войт з Гладышова, Кобаний, котрый пересвѣдчил Нѣмцев, же тоты Цигане сут роботны и честны. И так они обстали ся при жытю и днесь правѣ лем они заселяют Криву, бо з Лемков жыют там лем двѣ фамилии, а то Михал Урда и его братова з дѣтми.

Ясюнчане, не знам докладно котры, скрывали едного Жыда зо Ждынѣ, котрый называл ся Вовк. За скрываня Жыда грозила кара смерти, але же Жыд был про них колись добрый, та посвятили ся го спасти од смерти. Жыл в Ясюнцѣ до лѣта 1943. року и много людей го видѣли и спасали, даючи ему помоч в пожывѣ и теплый куток в хыжи в зимовой порѣ.

Едну сонѣчну недѣлю, десь по полудни, горѣ селом маршировала группа сѣчовиков з Гладышова и Устя Руского зо своим нѣмецкым командантом Дуве. На тот час такы перемаршы были часты, бо уж давали о собѣ знати партизаны, котры не давали спокою Нѣмцям, як и постам украин­скых полицаев, сѣчовиков, котры рядили ся по нашых селах. Та думали сьме всѣ, же идут на якусь разию на партизанов до Чарного або Радоцины. В селѣ нашом, як тоже и на другых лемковскых селах, вшыткы газдове мусѣли тримати варту в ночи и в день, а коли дакого замерьковали в селѣ незнакомого, або на поли и в лѣсѣ, та треба было давати знати до команданта варты. Коман­дантов варты выберали сами газдове спосеред себе, и в нашом селѣ было их даколько, але не припоминам собѣ, кто в тот час был.

Тоту сонѣчну, але нещастлву недѣлю пастухы видѣли якогось зарост­нутого и чужого чоловѣка в Долинках под Горбом. Тото донесло ся до команданта варты и тот мусѣл замелдовати сѣчовикам, коли зъявили ся на вартовни, што мѣстила ся в сыпанци Михала Гайтка. Вызброены по зубы в пистолѣ, автоматы и машиновы карабины, вырушили сѣчовикы  на чолѣ з Дуве до указаного мѣста. Был там невеличкый, около 15–20 рочный смерековый лѣсик, котрый обступили доокола и так обстрѣляли го з машиновых карабинов. По обстрѣляню помалы зашли до смеречины, а там лежал забитый сериов машинового карабина Гнат Зорило, котрый мал в тот час понад 45 роков, а коло него сидѣл перестрашеный и зарослый чоловѣк, котрого видѣли пастухы. Был то Жыд зо Ждынѣ, а звал ся Вовк. Его кулѣ не досягли, бо в часѣ обстрѣлу ѣл наполы лежачи, што му Гнат Зорило вынесл. Гнат при нем стоял, та го через пояс и груди подѣравили кулѣ. Гнат осиротил жену Насту з Подбережняков и пятеро дѣтей: Анну (в тот час была в Нѣмещинѣ), Ульку, Митра, Мельку и наймолодшого Андрея. Была то тяжка страта для жены, дѣтей, родины и для цѣлого села, бо Гнат был добрым и учтивым членом нашого села, а так марно мусѣл загынути и то од своих людей — од братов з Закарпатя [1], котры служили Гитлеру.

Жыда привели до села, и сидѣл на валу под Гнатовов хыжов, а небожчи­ка положили на смертелну дощку, серед великого плачу и нарѣканя дѣтей, жоны и всѣх ясюнчанов. На цѣле село впал великый страх, же Жыд прозрадит, з кым ся встрѣчал за 3 рокы, а за тото грозила кара смерти. Люде ходили, як блудны овце. Але Жыд был так учтивым, же никого не прозрадил. Сѣчовикы забрали го до Гладышова и там сидѣл в арештѣ и через едну ноч розобрал подмуркы, же лем кус му хыбило, та бы утекл на свободу. Коли сѣчовикы стямили тото, та Пежик [2]  взял го на Магуру и там застрѣлил го. Так скончил жытя перед часом, як и миллионы его соплеменников з рук озвѣрѣлых гитле­ров­цев и их вѣрных слуг сѣчовиков.

ПАРТИЗАНСКА ВОЙНА

По высше спомянутых припадках, як уж было писано первше, Нѣмцѣ и з ними сѣчовикы тратили грунт под ногами и бояли ся о свою скору, бо на Лемковинѣ, Польщи, Украинѣ, Бѣлоруссии и в Чехословакии зачала доберати ся до их скоры партизанска помста. В тых предостатных конвулсийных мѣсяцях наробили найвеце пакости нашым Лемкам, як тоже и сосѣдам Слова­кам и Полякам. Нѣмцѣ часто высылают регуларны войска на разии по лѣсах и бются з партизанами. Еден раз много партизанов поимали и провадили з Воловце через Ясюнку до Ждынѣ. Але там над Шоповскым потоком, коло кривянскых Млак, дакольком партизанам удало ся утечи. За партизанов з нашой громады ест дос много описано кус далше, то ест в истории села Баниця.

ФОРШПАН

На фронтѣ Нѣмцѣ тратили што раз то веце занятых земель и гнаны на запад совѣтскыми войсками, приближали ся до Карпат. В тот час заберают з нашых сел людей на форшпан. З Ясюнкы был забраный Иван Грацонь, та и там десь на Украинѣ загынул.

Другый раз заберали на форшпан, як уж утѣкали цѣлком Нѣмцѣ, а было то на самом зачатку 1945. року. Забрали тогды правѣ вшыткы конѣ з Ясюнкы, Кривой и Баницѣ, лем хыбаль дакто мал барз молодого (гача) або барз старого, не надаючого ся до тягненя. Дакотры попрятали конѣ, як Василь Романчак до стаенкы на Верху, а Митро Васенко (Якымов) утекл з коньми з Кривой.

На том форшпанѣ всѣ конѣ пропали в околицях Шымбарку, бо тамадыль утѣкали Нѣмцѣ на запад, а фурмане повертали ся жывы, лем Марко Быбель (де первше был Софрон) был тяжко пораненый, десь коло Шымбарку, але выздоровѣл ся и жые, лем барз плакал за конем.

ПОД ФРОНТОМ

Коли уж было вѣдомо, же Нѣмцѣ програвают войну, та и вспомянуты мнов сѣчовикы в лѣтѣ 1944. року зникли зо всѣх постов на Лемковинѣ. З Гладышова и, видит ся, з Устя Руского помаршировали через Вѣрхню и Баницю на восток в повном вызброеню, што указовало, же были перед тым поинформованы, де мают зберати ся. Як ся потом оказало, пошли они в лѣсы и были первыма организаторами так званой Украинской Повстанчой Армии (УПА), або як их звали «бандеровцѣ». Лем же в тот час щезли без слѣду и нич есьме за них не знали. Аж в 1945. року дали о собѣ знати, але тото описане ест в истории села Баниця.

Конець лѣта 1944. року был барз страшным для нас и всѣх околичных сел на восток. Прорывают ся в тот час Русскы через фронт и доберают ся до нашых сел. В Тихани, Грабѣ, Жыдовском, Крампнѣ и другых селах точат ся завзяты бои. Русскы, котры добрали ся до нашых сел, выцофуют ся з великыма стратами на восток, а линия фронту усталят ся на Тихани, Крампной и другых околичных селах. Людей з тамтых подфронтовых сел Нѣмцѣ выселили и розышли ся они по нашой Лемковинѣ на запад, а дакотры были вывезены аж до Нѣмець. Через наше село переходили люде з Росстаѣ, Жыдовского, Крампной, Тихани, Грабу, Ожинной, але в нашом селѣ им не вольно было затримовати ся, лем аж дале на запад. Лем лишила ся една родина з Грабу у Насты Зорило (вдова по Гнатѣ), бо то были близкы кузине.

Треба вспомянути, же в 1944. року и даже скорше, были пороздѣляны по нашых селах переселенцѣ и утѣкаче з Украины, а происходили они з Кыева, Харькова, Полтавы и другых частей Совѣтского Союза. До Ясюнкы придѣлили их даколькох и салашовали у такых газдов, як Петро Копча, Наста Зорило, Наста Быбель, Дмитро Пелеш, Михаил Гайтко, Илько Феленчак, Параска Шведа и Гриць Копча. Были то самотны люде и дашто хворы, та прото их не заберали до Нѣмець на роботу, лем лишали по нашых селах. Пережыли они всѣ в селѣ до приходу Русскых, а потом в 1945. року всѣ выѣхали «на Родину».

Коли сьме уж кончали жнива, памятам як днесь, а грабали сьме остатный дараб овса коло Лѣсика на вышном конци села, та первый раз есьме видѣли войну у воздуху. Чути было гук пару еропланов. Я их зауважил найпервый и указовал ем сестрам, брату и родичам, же там, над Марешков, летят. Нараховал ем их двадцять, а потом их надлетѣла цѣла хмара, и уж ем не был годен пораховати, бо тоже мал ем страх, як зачали до себе стрѣляти. Вшыткы полѣгали сьме до борозд и коло межи, жебы часом нам дашто з боку не прилетѣло, але на щастя вышли сьме щастливо. Еропланы зась, стрѣляючи до себе, зробили колесо знад Марешкы понад Незнаеву, Чорне, Ясюнку, Воловець и назад на восток. Але над Марешков зауважили сьме, як з едного зачал выдобывати ся дым, и за даколько секунд летѣл своим носом в долину и упал на гору Марешку. Пилот встиг выскочити, а был то русскый офицер в рангу капитана, котрого перепрятовали воловчане.

(…)[3]

Нараз по тому через Ясюнку ѣхали колонны панцирьны и моторовы. Ѣхали даколько днев, так же часом не мож было через дорогу перейти. А дорога была дос добра (бита), але по переѣханю тых колонн зостали лем мочары, а шанцы (ровы) зостали заровнаны.

При том до села заѣхала колонна моторова, котра одпочивала даколько тыжднев. Авта терьховы и вшыток свой обладунок помасковали Нѣмцѣ при хыжах, але лем превелике щастя для нас, же была барз плана погода: ллял дождь и горы были покрыты мглов, та русскы еропланы не одкрыли, бо иншак бы сьме всѣ пропали.

При вышном конци села, од Ростокы горѣ, были магазины муницийны и варштаты направы авт. Муницию и розны гранаты, мины и др. знарядя смерти тримали Нѣмцѣ в ямах под Верхом, повыкопованых в межах и одповѣдно замаскованых.

По одпочинку и направѣ моторов колонна, котра затримала ся в нижной части села од Ростокы в долину, выѣхала на америцкый фронт, а на их мѣсто приѣхал оддѣл квартирмайстровскый. По нашых хыжах салашовали магази­нарѣ, а нас повыганяли, и лем сьме бывали и спали по стайнях и на поду цѣлы 4 мѣсяцѣ. В децембру и на зачатку януара было барз морозно, та наверха на перинѣ был аж иней, але сьме не померзли, лем дакотры сьме хворѣли на запаленя очей. Тото трывало до утѣку Нѣмцев у зачатках нового року 1945.

Нѣмцѣ мали магазины зо вшыткыма продуктами пожывовыми и з нашого села достачали просто на фронт. Напримѣр, в боисках (гумнах) Фецка Романчака (де скорше был Кобан) и в нашом мали магазины з хлѣбом, у Петра Зорилы – кухню, у Стефана Дзепы – мясо, у Семана Подбережняка и Петра Паца – зо зерном и т. д. Дакотры з тых Нѣмцев были добры люде, и мож было од них достати цукру, колбасы, зерна и иншы рѣчи. Напримѣр, у нас салашовал еден Ганс, але уж старшый, бо в тот час мал около 60 роков, котрый часто з нянем бесѣдовал о розных справах. Указовал нам фотографии зо своей фами­лии. Просто был людяный, та и мы го полюбили и часто мы го гостили молоком, яичницев, маслом и сыром. Он, жебы нам оддячити ся, то сам брал на плечи 50-киловый мѣх зо жытом або пшеницев и несл вечером до нас з повкило­метра. А як одходил, та при розлучцѣ дуже плакал, же не знат,
ци увидит свою родину, бо война страшна и не выберат, кто якый чоловѣк, лем забиват всѣх.

Коло дорогы и коло хыж мусѣли сьме повыкоповати ямы, обы там прятати ся, коли русскы еропланы зроблят налет. Окна треба было закрывати, жебы не доставало ся свѣтло навонка. И так в том страху якось есьме пережыли и дочекали ся Нового 1945. Року, котрый мал принести конець тым всѣм страхам и чекану довго свободу.

КОНЕЦЬ ОККУПАЦИИ

Децембер 1944. року был одмѣнный од иншых роков. Снѣгу не было, лем студѣнь стискла землю, котра стала ся скалов. Нѣмцѣ готовили ся до утѣку. Нашы магазинарѣ в цѣлом селѣ зачали помалы выносити ся, через Радоцину уникали на Пряшовщину, и то ищи дос загы перед головнов офензивов, котра зачала ся потом на зачатку року 1945.

Люде чогось чекали, але сами не знали, што ся стане. Ци выйдеме цѣло, ци треба буде згынути од той страшной войны, на котру сьме ся призирали зблизка за тых пару мѣсяцев.

В Липной стояли русскы военноплѣнны, котрых Нѣмцѣ трактовали окрутно, та и барз много з них вымерало на розны хвороты.

Зараза перешмарила ся на цивилных жытелев, и много людей з Липной вымерло на тоты хвороты. Страх падал на всѣх, и были сьме готовы на вшытко найгорше.

В Ясюнцѣ роспаношила ся тоже хворота кожѣ, то ест «свербячка», што стала ся чумов у тых тяжкых часах. Вылѣчити то не было мож, бо не дозволяли на то обстояня: жыли сьме по стайнях и в негигиеничных условиях, та не было як и думати знебыти ся той заразы.

Коло Хаима, на Шоповом поли, Нѣмцѣ зробили теметов и там привозили з фронту и ховали своих забитых. Крестов прибывало штоденно веце. Вычу­ва­ли сьме, же штось измѣнит ся, але никто не могл одгаднути...

По лѣсах прятали ся розны люде, котры просили од нас хлѣба, а коли сьме им дали, та лем звѣдали ся дорогу и ишли в свою сторону.

З Воловця до Ясюнкы Нѣмцѣ вели велике число русскых военноплѣнных, котры побили Нѣмцев-конвоентов и сами утекли. До нашой хыжи, до Нѣмцев, зголосил ся еден Поляк, котрый не хотѣл вертати до русскых, и замелдовал о том припадѣ. Нараз пошла разия, але всѣ утекли.

Од Стефана Дзепы, у котрого салашовали Нѣмцѣ, здезертеровал еден нѣмецкый офицер.

Нѣмцѣ одберают нам худобу и лишают лем по едну або двѣ коровы. Мы прятали худобу перед нима, але такой мусѣли сьме порѣзати и крадком хосновати. За забрану худобу (моим родичам забрали 6 штук)  давали паленку, але то было барз мало. За тоту паленку мы куповали од шуцов або русскых, котры были при Нѣмцях фурманами або даякыма помочниками, войсковы лахы: мантлѣ, покровцѣ и т. п.

Такой на зачатку 1945. року зась зачала ся велика стрѣлянина и то зо вшыткых сторон: на востоку, югу и на сѣверу. Стрѣлянина трывала пару днев, и не было ей конця. Мы уже знали, же штось буде нове. И надышол тот день, же Нѣмцѣ, гнаны Русскыма утѣкали на збиту голову. Але при конци ищи забрали нам всѣ конѣ и возы, котры нам пропали, но и утекли там, одкаль пришли.

Еден день группа Нѣмцев перешла через наше село з Воловця до Ждынѣ и то тым самым мѣстом, котрым пришли до Ясюнкы в 1939. р. Ишли они барз помалы, як гуси в едном рядѣ. Были убраны на бѣло, жебы не одрознити ся од снѣгу, котрый в тых днях зачал прикрывати нашы скостнѣлы од морозу горы. Были то остатны Нѣмцѣ, якых мы видѣли, а котры за тых пару роков так немилосердно нас трактовали, яко своих рабов.

Люде зачали легше оддыхати и чекали нетерпезливо, як то до нас однесут ся Русскы и якы заведут порядкы? Але Русскы не пришли нараз до нашого села, бо аж за пару тыжднев, коли поправляли линию телефоничну, перебѣгаючу через Ясюнку до Грабу. Цѣла масса русского войска ишла и ѣхала иншыма дорогами, то ест через Горлицѣ на запад, а друга группа через Барвѣнок и нашу Пряшовщину гнала Нѣмцев на збиту голову до их гнѣзда. Много Нѣмцев зостало в нашых горах, бо не мали часу утечи. Но Русскы о них не збали, знаючи, же они мусят здати ся в неволю або згынут з холоду и голоду. Та потом люде в фронтовых околицях стрѣчали Нѣмцев в бункрах, а смѣлѣйшы имали их и оддавали Русскым.

Еден раз Михал Смий з Воловця пошол до Жыдовского, жебы призрѣти ся зблизка на фронт, а при том дашто найти по Нѣмцях. Зашол до едного бункра и нашол собѣ вѣдро, в другом, такой побоч, были скорнѣ (чижмы), котры тоже з радостев хватил под пазуху и ишол дале. Але не одышол далеко, бо за ним Нѣмець  (…) зачал стрѣляти. Михал шмарил и вѣдро, и скорнѣ, тай ледвы жывый утекл назад до Воловця. Веце уж не был интересантный навщивляти фронт, хоть Нѣмцев уже потом не было, бо их выимали.

Люде помаленькы зачали вертати назад до своих сел, але не вшыткы мали де вернути, бо барз много хыж в селах фронтовых было спаленых або розобраных на бункры. Дакотры зась ишли лем на добычу, але тото остатне было опасне, бо села тамты были поминованы, та и много людей побило або покалѣчило. Од мин и розмаитых материалов военных гынуло найвеце молодых хлопцѣв, а то у вѣку од 7–14, котры зачали бавити ся блищачыма забавками, а они выбухали. А было того знарядя смерти барз много по нашых селах. Старшы зась чинили ся мудры, та брали ся до розбераня мин, гранат и др., та тоже гынуло много и доростлых. И так в Радоцинѣ коло Шуты и Болдыща была заминована нижна загорода и еден хлопец выберал з тых мин запалникы. Довго ся му тото удавало, але при конци мина противтанкова експлодовала, и тѣло того хлопця, а радше кавалцѣ тѣла, вышмарило аж над дорогу. Иншых лем покалѣчило. Такых припадов было велике число по нашых селах, але в Ясюнцѣ обышло ся без смертелных, лем мали мѣсто покалѣченя и то лем легкы.

В селѣ цѣлый род мужескый бавил ся в войско и правѣ каждый мал карабин або автомат. Коли пришла недѣля або свято, та сходили ся в одповѣдне мѣсто и организовали собѣ спорт стрѣляня и гошили ся, стрѣляючи до цѣлю. За цѣль служили вербы, а лѣпшы стрѣлцѣ стрѣляли до фляшок на кыю и тому подобных речей. Марко Быбель, в тот час 16-рочный хлопець, купил собѣ од едного росстанчана автомат, але не знал, як ся з ним обходити, то пошол за хыжу и манипулевал коло него. Нехотячи, нашол способ стрѣляня и серия куль посыпала ся з автомата и то просто понад голову Дмитра Копчы, котрый орал на Камянику. Позднѣйше, кто мал зброѣ, мусѣл регистровати, а порегист­рованы за пару тыжднев треба было здати на пост в Гладышовѣ. И так тот спорт заникл по нашых селах, бо не стало знарядов спортовых.

БРАНКА ДО СОВѢТСКОЙ АРМИИ

Гнеть по прибытю Русскых нашы хлопцѣ зачали зголошати ся за охот­ников до армии. Але охотников не было барз много, та позднѣйше Русскы оголосили общу бранку. Было то тоже якбы охотничо, але мусайно. З нашого села покликали рочник 1927, але комисия вызнала лем такых: Митра Васенка и Петра Квочку. В русской армии служил ищи и Митро Гайтко, але он был на роботѣ в Австрии и одтамаль го забрали. Кликали тых браных на комисию и там ся их звѣдали: «Хочеш ити до русской армии?» Зрозумѣло, же никто не одказовал ся, но и всѣ были записованы, яко охотникы.

Рекрутске вышколеня переходили они в Рабцѣ, одкаль были высыланы на фронт або до обслугы транспортов, котрыма достачали на фронт материалы военны и провиант, а зась з Нѣмещины гнали худобу и вывозили розмаите богатство до Совѣтского Союза.

Нашым Лемкам пришло ся бити з гитлеровцями на Чехах коло Прагы и там их много загынуло, але ясюнчане вернули щастливо. Окрем того
дакотры были забраны аж на японскый фронт, де был з Чарного Иван Шута и другы.

ВЫѢЗД ДО РОССИИ

Нараз по занятю Русскыми нашой Лемковины зачала ся вести пропаганда, жебы мы ся всѣ записовали и выѣзжали до Совѣтского Союза або, як вшыткы люде звали, до России. Дакотры люде з того ся барз тѣшили и наперед пред­ставляли собѣ, як то там буде добрѣ, колько зароблят на рок зерна, колько грошей, но и з радости аж росли. Другы, котры были в России в неволи в роках 1914–1920, иншак собѣ все представляли и не вѣрили в тоту пропаганду, котру голосили русскы делегаты.

Але як мало было такых, што хотѣли ѣхати на охотника, то змѣнили ме­то­­ды. Зачала ся правдива нагонка. Зачали нас страшити, же як не запишеме ся и не выѣдеме до Сов. Союза, та Полякы нас полонизуют и одберут все, а нас выженут з гор. Тым зась, што ся записали, дали великы права, и они мали нас усвѣдомляти. А же были розмаиты люде, та шырила ся меже нима ненависть.

Тоты, што ишли до Сов. Союза, та мали свою милицию, а даже нашли ся и такы, што доносили Русскым, як дакто дашто повѣл против выѣзду. Настал роздѣл на двѣ группы – выѣзжаючых и остаючых. Брат братови не вѣрил, ани не повѣл нич такого, што бы было против выѣздови. Каждый был сам в собѣ замкнутый и лем в своей хыжи бесѣдовал: «Што то буде дале?»

В Ясюнцѣ проводили в той кампании Василь Романчак, Тимко Шведа и Семан Смий. А коли уж были бизовны, же выѣзжают до России (так звали тот выѣзд), то поробили ся горды и смотрѣли на нас зукоса, же зостаеме в бѣдных горах, а их чекат велике щастя и богатство в русскых колхозах, а дѣти их позакончуют высокы школы и будут дохторами, инженерами, учителями и т.п. Наперед раховали колько зароблят на рок зерна, а колько грошей.

З нашого села выѣхали люде десь в апрѣлю 1945. року, але барз довго чекали в Горлицях на стации, покаль достали вагоны, котры прилучили до транспорту и повезли их на восток. Выѣхали такы фамилии: Гриць Васенко, Анна Подбережняк, Митро Шопа (самотный), Антоха Перун, Стефа Дзепа, Михал Гайтко (Амполов), Стефан Кыцей, Тимко Шведа, Иван Кыцей, Петро Шкурат, Иван Грацонь, Адам Грацонь (самотный), Митро Гайтко, Семан Смий, Василь Романчак и Михал Зорило. Всѣх въедно выѣхало понад 60 особ, але газдовства по них позостали в руках их родины, бо каждый з них лишив когось зо своей близкой родины – сестру, брата, родичев и т.п.

Коли уж отримали вагоны и заладовали свой маеток, то потяг рушил на восток, лем же подорога трывала дос довго. Были то часы, коли кончала ся война, та и все было понищене, а в том и парк вагоновый, дорогы и мосты. Переѣзжаючи через восточну Галичину могли были остати ся в околицях Дро­го­быча, Львова, Тернополя и Станиславова, де по выѣхавшых Поляках зостало много господарств. Были там добры газдовства, поле было засѣяне, лем треба было сѣсти и зберати в жнива готовый хлѣб. Але проводникы транспорту и всѣ выѣзжающи повѣли: «Мы хочеме ѣхати глубоко в Росссию до колхозов, а ту не останеме.» На их одказ завезли их до колхозов, але не до России лем на восточну Украину, до Харьковской, Полтавской и Ворошиловградской областей.

Но и аж там на мѣстѣ люде прозрѣли, што поробили, але то было кус поздно, бо наворот был замкнутый. Завезли их до колхозов и попри­дѣляли до тамошных колхозников. Дакотры достали мѣсто в хыжах, так званых лѣпянках, котры были лѣпены з глины и крыты соломов, а другым припало бывати в землянках. Меблѣ: постелѣ, шифоны, столы, скрынѣ (лады) и другы речи, котры з собов привезли, не мѣстили ся до тых «новых камняниць» и вшытко треба было лишити на дворѣ. Потом тамошны жытелѣ ночами рос­кра­ли тоты речи, а зосталы згнили на дворѣ.

Найгорше пережывали нашы лемковскы газдынѣ, бо там не было трѣскы дров, та и не знали собѣ порадити в звареню обѣду або спечи хлѣба. А мѣстны газдынѣ грѣли пецы соломов або сушеным конскым гноем. Взяло нашым ясюнчанкам довго покаль научили ся сповняти тоты каждоденны чинности, але зась тото ѣдло пахло неприемно, та и хоть были голодны, оно им не ишло до гамбы.

Мѣстный заряд колхозу дал нашым переселенцям помоч в продуктах пожывовых, але они сами были бѣдны, бо по войнѣ было все знищене, але дѣлили ся, чим могли. Здоровых и способных до роботы придѣлили до колхозу и вызначили им роботу на колхозных полях, стары оставали дома (…), а дѣти всѣ придѣлили до школы. И так од зачатку зачал ся тот рай, о котром снили нашы бѣдны Лемкы, лем же был он для них истным пеклом.

Од зачатку свого побыту зрозумѣли нашы переселенцѣ тото, же зробили злѣ, бо лишили свое родне село и свою любиму Лемковину, котра тепер была в их очах чимсь подобным до раю. На новом мѣстѣ было все инше: не было той водичкы в студенках и поточках, того чудесного воздуха горского, тых малевных околиц горскых, ани не было чим грѣти, ани што ѣсти. Одношеня мѣстных людей было неприязне и гварили им: «Чого сьте ту пришли, як мы сами бѣдуеме?» Бесѣда, култура и обычаи тоже рознили ся од нашых лемковскых, та нераз пришло ся поплакати, коли треба было пережывати таку тяжобу. Вшытко было противне до того, што они собѣ выображали будучи ищи в Ясюнцѣ.

Повысшы противности были просто незносимы и пожывши даколько тыжднев або мѣсяцев на восточной Украинѣ лишали вшытко и утѣкали з того раю, жебы лем придти ближе к Лемковинѣ. Але не всѣм удало ся уте­чи одтамаль, бо некотры не могли з причины хвороты або з дробныма дѣтми не могли нигде рушити ся. А иншы зась зостали там на вѣкы, бо умерли з голоду або собѣ сами зробили конець.

Тоты з ясюнчанов, што утекли, то некотрым удало ся вернути назад на Лемковину, а иншы оселили ся в околицях Тернополя, Дрогобыча и Львова. До Ясюнкы вернули 4 особы: Антоха Перун з дѣвков Олгов и братя Митро и Петро Дзепы, сынове Стефана. А з околичных сел пришло тоже пару фамилий, як з Радоцины Гѣлетка, Кавуля, Пласконь и другы; з Незнайовы Хвалик; пару людей з Липной и з другых сел, але трудно ми всѣх вычислити. Иншы зостали там, як ем уж вспоминал, коло Львова, Тернополя и т.п., бо не могли достати ся через границю и укладали собѣ жытя ту на западной Украинѣ.

У зачатках доставали они газдовства, бо ту в Галичинѣ не было ищи колхозов, и помалы ся якось дорабляли, але як то гварят «по капцѣ». Газдовства тоты мали дакотры аж до 1950. або и 1952. року. Потом и ту завели колхозы и всѣ мусѣли ся покорити тому праву, а выгварькы не было жадной. Напримѣр, една родина ясюнчанов бывала на так званой колонии и было их там лем 3 фамилии, та не было з кого створити колхоз. Але и з ними собѣ порадили, бо их примусово выгнали з хыжи и придѣлили до сосѣдного села, де был уже колхоз. Хыжу им розбурили и все знесли, жебы не мали де вернути ся, та уж мусѣли позостати в колхозѣ.

В колхозах зась был барз тяжкый жывот, бо робити треба было цѣ­лый рок, а не знати было, колько заробит ся и колько достанут при обра­хунку, при конци року. Часом трафляло ся и так, же не лем же заплаты не отримал з колхозу, але ищи мусѣл доплачати до колхозу зо свого домовского загуменка (парунадцять аров землѣ, котру давали на фамилию). Трудно было выжыти и люде змушены были на найгорше, на найбарже неприемну дорогу, то ест красти зерно и иншы продукты, жебы якось прожыти надале. Выробило ся серед них повѣданя, же «кто не крадет, тот пропадет». Зерно крали в розный способ, а то шыли собѣ великы кышенѣ и в тых кышенях штоденно носили домов або в скорнѣ за сары насыпали зерна и так переносили зо страхом. Нераз щастя скламало, та контрола ишла домов и все находила, што было барз остро каране. Приходило не едному сидѣти в криминалѣ, бо вшыткого недоставало: хлѣба, дрыв, соломы и сѣна для коровы и т.д.

Днеська, коли пишу тоты слова, кус уж ся им полѣпшило, але ищи далеко до того, жебы повѣсти, якым щастливым жытем тѣшат ся нашы переселенцѣ, бо лем тым лѣпше, што роблят по фабриках. А з ясюнчанов лем фамилия Шкурата жые в Бориславѣ и роблят у фабрицѣ. Сын Шкуратов ходил на студия и, правдоподобно, выучил ся на инженера, бо так ем чул, коли ем был на навщивѣ в Сов. Союзѣ лѣтом 1960. р. За жытя нашых ясюнчанов знал бым веце, бо ем могл ѣхати на свадьбу до Фецка Романчака, котрый женил ся в часѣ мого побыту, але не мал ем грошей, обы заѣхати од Тернополя до Дрогобыча, та ем не скорыстал з той оказии и, на жаль, ем не видѣл своих ровесников и знакомых.

З тых, што поѣхали до Сов. Союза, то некотры уж умерли, а молоды позакладали свои фамилии. Умерли такы особы: Михал и Анна Зорило (з вышного конця), С. Смий и его жена; Михал Гайтко (Амполов) и Гриць Ва­сенко зостали замордованы мѣстныма бандитами, бо штось на них выпо­вѣли, зась сын Гриця Васенка, Андрей, зостал пораженый громом и умер. Позосталы при жытю бывают порозмѣтовано по Украинѣ: Ворошиловград, Тернополь, Львов и Дрогобыч.

В бесѣдѣ з ясюнчанами и иншыма Лемками на тему нашых родных сторон пересвѣдчил ем ся, же жалуют, же зробили таку велику помылку. Старше поколѣня вертало бы нараз назад в горы, а молоды люде легше пережывают розлуку з родным краем и готовы бы и там жыти, знаючи, же в Ясюнцѣ все знищене и треба бы было зачинати жытя однова, од подстав, а там уж мают якысь свои хыжы и кус уж теперь загосподарили ся. Напримѣр, фамилия Дзепов из зятем Козаком (бортнян) побудовали собѣ хыжу в селѣ Прошова, обл. Тернополь. Хыжа мурована, з циглы, котрой часть ест выпалена, а част лем сушена на сонци, и крыта етернитом. В серединѣ сут два покои, маленька кухенка и сѣнцѣ. В хыжи не е подлогы, лем глина. Подобны хыжы ставили в тот час и другы нашы Лемкы, а сут в Прошовѣ з Чарного и Воловця. Коло хыжи ест огород, з котрого найвеце утримуют ся.

Контакты ясюнчанов одбывают ся и дале. За первых понад десять роков лем до себе писали, а за остатны рокы ѣздят до себе в навщивы, а то зато, бо сут улегшены справы выѣздовы, як з СССР, так и з Польщы.

 

Жерело: Наша громада, ч.1.
Минуле сел Ясюнка, Крива
 и Баниця на Лемковині.
 Написал Теодор Докля.
Юнкерс, Н.Й., США. 1969.

Комментарѣ и поясненя 

[1] Туй автор не точный. Переважна часть сѣчовиков, якы под орудов Гитлера в марцу 1939 выголосили в Хустѣ Карпатску Украину были приход­никы з Галичины. По сему под двома днями сѣчовикы были заяты мадярськым войском и пак зобраны до лагру Varjulapos. О их далшой судьбѣ свѣдчит дале Антон Кущинскый з Полтавщины, сотник Карпатской Сѣчи, еден из ятцев того лагра, в часѣ выданя своих споминов уж житель Парагвая. З его свѣдчень ясно видиме, же Мадяре выпустили на волю на жаданя нѣмецькой стороны лем тых сѣчовиков, котры не были мѣстныма уроженцями (подданныма Мадярщины), значит сѣчовикы-закарпатцѣ не могли трафити з лагру до Лемковины в том часѣ (1939–1943), та и число их было малое. Подданы Мадярщины могли выйти на волю онь по законченю войны. 

«Безконечні знущання по концентраках над полоненими січовиками, що згідно міжнародніх правил про поведінку з полоненими не сміло мати оправдання, стало відоме в цілій Европі. Українське закордонне суспільство живо реагувало на ті азіятські вчинки. Але найбільшу конкретну поміч воякам Карпатської Січі захопленим в полон та ув'язненим в таборі Варіо-Лопош в Мадярщині, зробив гетьман Павло Скоропадський. Це завдяки його заступництву та його впливам серед німецьких військових кіл звернено увагу на невідповідне поводження з полоненими січовиками. Іх бо повинно було трактувати як військовополонених, а не як якихось ворохобників — «січбанда», як нас прозивали мадярські «герої». В наслідок інтервенцій гетьмана мадярська команда в таборі таки змінила свое до нас відношення. А також власне не без впливу гетьмана та через його зв'язки, управитель Мадярщини Горті також своїм телеграфічним наказом у Страстний Четвер 1939 р. припинив смертні кари над січовиками, наказавши застосувати до них міжнародні правила, як війська, що боролося у відвертих боях з наказу своеї влади, бо ж ніхто й ніде, крім московських большевиків, не розстрілював полонених вояків ворожої арміі.

Також завдяки заходам гетьмана пізніше було зовсім звільнено з концентраційного табору січовиків, і то без огляду на іхні політичні, навіть протигетьманські, переконання та організаційну приналежність. Ті звільнення спочатку відбувались по списках, які доставляли гетьманові його співробітники. При цій нагоді мадярська комендантура концентраку ще раз показала свое примітивне обличчя азіятського походження. Але про концентрак подам окремий спогад.

Так тисячі січовиків скористались з того і не були далі тортуровані в концентраку у мадярів, не знаючи кому треба бути вдячним за ту затримку в жорстокій розправі з ними. Не знали чому мадярська команда так раптово змінила свос відношення до них.

(…)

Президент Карпатської України о. Августин Волошин разом з міністром Степаном Клочураком спеціяльно їздили до Ваннзее, під Берліном, де перебував гетьман, і під час довгої авдіенції склали йому за ту поміч сердечну подяку.» (сс. 130–132)

«Коли такий поділ було зроблено, ми занесли солому до призначеного нам бараку і ми в ньому розмістились на дальший невідомий побут. Та незадовго прибув мадярський старшина і повідомив ось що:
в ближчому часі до табору приїде військовий аташе німецького консуляту з Будапешту оглянути концентрак (який тепер перейменовано на табір для полонених вояків). Дійсно, так скоро й сталося. Прибув очікуваний, німецький ще молодий старшина, оглянув новоназваний табір полонених вояків і зажадав виділити і вивести на двір тих січовиків, що були горожанами Чехо-Словацької Республіки, але не народились на території Закарпаття, бо Ч. С. Р. тоді вже стала Протекторатом Німеччини, а Закарпаття знову повернулось в склад мадярської держави. Так нам було пояснено і на підставі списків викликано групу, може з якихось двісті чоловік і вишиковано в дворяд на дворі табору. Скоро з канцелярійного приміщення прийшов до нас той німецький старшина в супроводі мадярського почоту і повідомив, що з наказу і договорення між військовими командами німецькою і мадярською, нас буде відтранспортовано до Німеччини.

(…)

Решту полонених поділено на такі групи: підданих Мадярщини, до яких зачислено тільки уроженців Закарпаття; поляків, до яких зачислено наших братів галичан, і румунів — то е буковинців.

Наступив день транспорту «на волю». Нашу групу — чоловік 40-50, що тепер належали до Протекторату Чехи й Морава і що перед постанням Карпатськоі Украіни мали горожанство Чехо-Словацької Республіки, викликали по списку і наказали вишикуватись на подвір'ю концентраку в кілька рядів один від одного на десять кроків. Так утворилась колона…» (сс. 153–154) Жерело: Антін Кущинський. Закарпаття в боротьбі. Видавництво Юліяна Середяка. Буенос-Айрес, 1981.

[2] На потверженя того, же тоты сѣчовикы не были «закарпатцѣ» свѣдчит также факт, же прозвище Пежик не е в найповнѣйшом словнику: Павло Чучка. Прізвища закарпатських українців. Історико-етимологічний словник. Львів. Видавництво «Світ». 2005. Также из скорше споминаных прозвищ сѣчовиков: Кисель и Бойко – не е в том словнику имени Кисель, а Бойко е росширеным и на Галичинѣ, и на Лемковинѣ.

[3] Так позначены мѣста, котры мусай было вылишити з причины слабой якости доступной копии (не дали ся прочитати).