Палага

Такой у вшиткых новеллах зборника ся розоберать еден и тот истый етичный проблем: понижованя чоловѣка чоловѣком, снага понижованых найти истоту людской ровноцѣнности, а тым и особной слободы …як то читаме у прозѣ Палага, де ровноменна геройка – хоть е и шкареда –силов души перемагать хлопа.

Штефан Сухый

Петро Пырий не быв днешным чоловѣком односно жен у валалѣ. Ачей не было дѣвкы, молодой жены, котра бы за ним не позирала. И дѣвкы, и молоды невѣс­ты – кажда бы си з ним радо зашпасовала. Петро, правда, того много не на­бесѣ­довав, але кедь ся з’явив десь на свадьбѣ або на балѣ, в мѣстности то за­шумѣло. Знав войти тихо, але нюс ся, як даякый краль. Высоко. Гордо. Женство собѣ ишло очи на нем охабити. Кажда бы хотѣла, жебы ей присвятив хоць лем по­гляд, кедь уж ей не бере до танцю. Он але быв стриманый. Постояв, посидѣв годину-двѣ, покы си здумав дакотру закликати до танцю.

В послѣдном часѣ фурт якось его коцка падала на Палагу Дзендзельову.

Скоро уж вшиткы люде у валалѣ знали, же он дашто мать з нев. А то не лем зато, же з нев на балах танцьовав, але не было скоро того вечора, жебы за нев не пришов до ей хыжѣ.

Дакотрым ся то здало чудне, бо Палага ся раховала межи найбрыдшы жены у валалѣ. Была высока, худа, як трѣска. Волося нигда не мала заплетене до заплѣткы, лем так ей по плечах висѣло – рѣдке, розпелехане. Кедь си го и знала заплести, то не были заплѣткы, але мышачы хвостикы. А кедь ся засмѣяла, что робила часто и без причины, як кебы такым способом хотѣла на себе обернути увагу, зубы ей стырчали допереду, як вовчы клы. Лемже коло Петра ся знала обертати, мастити му медом попод нос. Дармо, была на него, як ся гварить, майстер.

– Петре, оле ми подай веретено. Что сидиш, як друк! Позирай, де ся аж зафыркало, – вергла му до оч, кедь сидѣв коло ней на прядках.

Петро выскаковав, як чорт з пекла, звивав ся по хыжи, до­кладно глядав веретено. Палага го нароком далеко ногов закопла, няй дѣвкы позирають, як Петро ся коло ней мать. Петро навкрячкы толочив землю по хыжи, вымѣв вшит­кы закутины, покы наконець ся му подарило веретено найти. Знав, же за веретено го одмѣна не мине. Як го нашов, подав го Палазѣ. Она еднов руков брала веретено, а другов хапала його руку и клала собѣ на колѣна. Не была з тых, жебы ся ганьбила. Ей было аж там десь, же на ню вшиткы позирають. То, же Петро ей гладив по колѣнѣ, то, властно, была ей публична перемога над шкаредостьов. Она за кажду цѣну хотѣла указати, же ей хоче у валалѣ тот найкрасшый хлопчиско. Вызирало то так, же ся ей то и дарило.

Раз так по вечурках, кедь ся дѣвкы розышли дому, а хлопцѣ за нима, кедь ся дверѣ заперли, а стары уж собѣ полѣгали, Палага была ще смѣлѣша ку Петрови.

– Та коли посвадьбуеме? – попросила ся го з моста допроста.

– Посвадьбуеме? – перепросив ся Петро, як кебы не добрѣ чув, что Па­ла­га гварила.

– Тадь, гей, коли посвадьбуеме? – повторила суверенно Палага свой во­прос и обвила ся Петрови довкола шии руками, сѣла му на колѣна и притискла ся ку нему цѣлым своим тѣлом.

– Ще нас ту ктось найде, – попробовав ся Петро выманити з ей обять.

– Оле, задуй лампу, – повѣла потихы Палага, але кедь видѣла, же ся не чинить, сама скрутила долу гнот. И зась ся ближила ку Петрови – высока, худа, як смерть.

Кедь ся зачала зоблѣкати, знимати из себе наперед оплѣча, потом кабатя, лампа ще не была цалком задута, якесь маленьке свѣтелко ся од ней ширило, а то натолько, жебы Петро збачив Палажины зубы. Мала отворены уста и тяжко наголос дыхала.

Петро ся скрутив на лавцѣ, як кебы ся зострашив того скелету, что ся ку не­му ненасытно приближовав. Чим веце ся ку нему Палага ближила, тым веце ся Петро корчив на лавцѣ. А уж хыбовали лем центиметры, жебы го мала, як ту Петро нараз встав, як кебы го вышмарила якась незнама сила и скрижив рукы поперед себе. Уж-уж Палага натягла рукы. А Петро не видѣв нич инше, лем тоты страшны, допереду выставлены зубы, лем тот скелет, як дзеленькотав костями. И здало ся му нараз, же то не Палага ся ку нему ближить, але смерть пришла по него. Уж чув, як го гартунить, як му стинать голову, четвертуе тѣло. Уж чув свою кончину…

– Уж ся нич не бой, Петрику. Нич ся не бой... Уж ся ми не може нич стати, – шептала Палага, перерываючи слова тяжкым кректаньом.

Петро лем на едно думав, як ся з обять смерти достати, як порятовати свой голый живот. Лемже тота уж была коло него. Една кость, тверда, але рос­па­лена, як огень.

– Я, Петре, буду мати од тебе маленьку дѣтину. Чуеш? Ем груба од тебе. Мусиме ся взяти...

Аж на тоты слова Петро ся пробаторив. Почав приимати свѣт реално. Смерть ще перед ним стояла, дотыкала ся го, але уж в ней видѣв Палажины рисы. Тот костяк ай говорив, белькотав таке, чому Петро не розумѣв и не хотѣв розумѣти. Лемже, кедь конечно дошли ку нему Палажины слова, их значѣня, Петро ся стряс. Он жебы мав взяти собѣ за жену тоты дзеленькаючи кости, тот скелет? Нигда? Правда, пошпасовав з нев. Котрый хлоп бы си из женов не за­чав, кедь ся сама нукать! Палага была брыдка, то правда, але в постели была, як огень. Много го того научила... То вшитко правда, але жебы з нев мав жити ден­но-денно? То си ани представити не знав. Тадь Палага бы го з’ѣла ай з пе­чун­ками.

– Что з тобов, Петрику? Не одповѣв есь ми, – озвала ся по павзѣ Палага.

– Нич ти одповѣдати не буду, – через уста потихы, але певно прорюк Пет­ро.

– То мам так розумѣти, же ня не хочеш? – засмѣяла ся нараз Палага.

Од того ей смѣху Петрови мороз пошов по тѣлѣ. Не быв то смѣх чоло­вѣ­ка, але якогось звѣряти. Палага на него позирала з широко отвореныма очима, з кутиков уст ей зачала течи слина.

– Я ся ще женити не зберам. Мам часу, – зась нѣмо прогварив Петро и сидѣв на лавцѣ, як камѣнь. Не мог ся рушити. Дармо го Палага зась цѣловала, притискала ку собѣ, шептала ласкавы слова, быв, як зо скалы.

Лемже Палага ся не здавала.

– Не вѣрю, жебы есь забыв на ночи, что сьме дов’една были. Памяташ си, там, за нашов хыжов, на горбку? Быв есь тогды такый несмѣлый... Але, гейже, нам было добрѣ, гейже?..

– Что было, ся минуло, – одрѣзав Петро. – А кто знать, ци то од мене...

– Та ты так? – врыла ся пальцями Петрови до волося на головѣ, як гадина. – Вночи ем ти была добра? – то смѣяла ся, то цѣла ся трясла од злобы и безпомочности.

– Вночи кажда мачка чорна, – одрѣзав ще раз Петро и стряс Палагу из своих колѣн, як чтось непотребне, брыдке.

Кедь ся за Петром заперли двери, Палага не плакала. Як была гола, уда­ри­ла собов на постель и, як дрывно, пролежала на ней до рана, не стуляючи очей...

Днѣ утѣкали за днями. Сонце и надале выходило и заходило. Слота ся черяла з добров хвильов. А як тот живот ишов, помалы ся призабыло на Петра и Палагу. Петро ся десь нагло стратив, гварили, же пошов до Чех, на заробкы.

А Палага? Малокто ей видѣв. Якбы не жила, не екзистовала. Что там по едной Палазѣ! Ци каждый не мать своей морокы дость? Так бы ся и цалком призабыло на Палагу, живот бы ся достав на валалѣ до нормалной коляѣ, якбы не Дзендзельов пес Бобий.

И хоць ся уж кончив апрѣль, помалы ся зачинав май, в Чорном Валовѣ ще мож было найти снѣг. Вельо ся го уж ростопило и потекло до поточины, котра од него стала велика и широка, повновода, але ту-там ще даякый бѣлый фала­ток на земли лежав.

Дзендзельов пес ще лем доростав до пса. Мож было повѣсти, же то ще лем было щеня, але помалы уж ся справовав, як великый пес. Брехав, кады ходив, вшитко довкола себе грюб.

А раз над раном стара Дзендзелиха ся пробудила на велике Бобийове дзявканя. Не могла выслухати, як тот фурт бреше, а то на едном мѣстцю. По­ма­лы ся зосунула из постели, шмарила на себе якусь там цундрину, вопхала но­гы до чижем и почмовхтала на двор.

– Яка з тя хмара так бреше? – грозила Бобийови, кедь ся ку нему бли­жи­ла.

Пес быв при стайни, крутив хвостом и брехав, як збѣс­нѣ­тый.

Дзендзелиха ся причмовхтала аж ку нему. Бобий стояв над яковсь громадков и аж завывав. Стара Дзендзелиха протерла заспаны очи и увидѣла таке, яке ще у своем животѣ нигда не видѣла. На земли была якась плахтина, а з плахтины стырчало чтось подобне на ручку малой дѣтины. Стара розвернула паличков плахтину.

– Тадь, то дѣтина! Господи! – сплеснула руками. – Кто мог знищити таке мале, невинне створѣня? – зачала ламентовати. – Тадь то быв хлопчик! Боже мой! – впяла свой погляд до неба, якбы одтам чекала одповѣдь.

Лемже одповѣдь не приходила. Бог быв вшиткого свѣдком, а теперь нич ей не прозрадить. В похватѣ си Дзендзелиха спомянула на свою Палагу, котра цѣлу зиму якась чудна сидѣла за кроснами. Одколи перестав Петро до них ходити, не было з нев бесѣды. Жебы то ей Палага?..

– Боже милосердный! Захрань од напасти! – зогнула ся, же сховать десь тот страшный злочин, як ту ся над нев озвав голос бирова Коваля, якый не знати якым чудом ся ту скоро рано взяв.

– Та что то маш? Оле, най ся попозирам.

– Тадь, нич, нич, адде пес выгрюб якесь смѣтя и бреше, и бреше, як збѣс­нѣ­тый.

– Дай, най ся попозирам, – не дав ся одбити Коваль и нахылив ся над плах­тинов.

По павзѣ зняв очи на Дзендзелиху.

– Михайле, прошу тя... – выдавила из себе Дзендзелиха.

– Я нич не гварю, – одповѣв тот. – Але шандарьов мушу закликати.

Онедовго пришли шандарѣ. Выслуховали скоро вшиткы жены у валалѣ. Цѣлый валал быв горѣ ногами. Лемже каждый стискав плечима. Никто ся не хотѣв до того чорного дѣла мѣшати. Палагу выслуховали аж на са­мый конець. Тота ся не одперала.

– А что, же я змарнила тото ту? Но, стало ся ми, стало? А ци я перша, ци послѣдня, что ся ми таке стало? Але я го не забила, дѣтвак сам одышов. Я той зимы вельо ткала. То ми може Геленка Копчайова досвѣдчити.

– Правда, Геленко, же Палага той зимы вельо ткала? – спросив ся шан­дарь восѣмрочного дѣвчати, котре часто ходило до Дзендзельовых, бо з матѣ­рьов в сусѣдствѣ бывало.

– Но, Геленко, повѣч панам, ци я не ткала.

– Ткала, пане, ткала, – повѣло по правдѣ дѣвчатко и знѣтило ся перед хло­па­ми в униформѣ.

Од шандарьов ся Палазѣ ишло легко. Ани кус ей не мучило сумлѣня. Не на­шли доказы. Про ню то было головне, а что там остатне?.. З бѣды ся вы­ли­за­ла, як мачка и кула новы планы...

У Менделя была свадьба. Оддавав найстаршу дѣвку Рут. На плещинах музиканты грали, же было их чути на цѣле село. Вшитко молоде ся горнуло за музиков. Не хыбовала там ани Палага. Мало кто з нев бесѣдовав, одхыляли ся од ней, як од чогось нечистого, але она на то нич не дбала. Была зась вольна и научила ся не бановати за минулым. Брала живот так, як ишов. Ей постава за тот час ще веце схудла. Стала ся яковсь просвѣтнов. Ямы на твари ще ей веце запали, зубы якбы ся продовжили и брыдко фурт стырчали допереду. Была худа, як смерть, бѣла, як крейда, але ся не здавала... Была, як зо желѣза...

Кедь вошла до Мендельовой хыжѣ, поставила ся до кута, худа, як куделя без клоча, и зачала метати очима на вшиткы бокы. Ей погляд быв неспокойный, якбы ся десь хотѣв заставити, але не мог. Але нараз ся заставив.

Отворили ся дверѣ, и якбы з неба упав, з’явив ся з ничого нич Петро. Мав на собѣ красный новый анцуг и бѣлу сорочку. Ай машлю. Быв, як пан пооб­лѣ­ка­ный.

Палага застовпѣла. Позирала на Петра, якбы го нигда в животѣ не видѣла. Такый ся ей видѣв красный! Ямка на бородѣ, запущены баюсы, котры го ро­би­ли хлопом. А тот анцуг! Такый не мав ачей никто на свѣтѣ. Палага рос­топ­льовала ся, як воск. Хотѣла ся му помстити, кедь быв гет, не могла забыти на свою ганьбу, на свой боль. Довго, довго не могла забыти... Але теперь, кедь го увидѣла, ей помсту, якбы з руков зняло. Десь ся задѣла, якбы ей нияк не было.

Цигане заграли чардаш.

Палага рушила з мѣстця. Ногы ся ей подламовали, колѣна ся трясли од взрушѣня, але уж ся не могла заставити. Приближила ся ку Петрови.

– Что хочеш? – одбив ей тот из словами и позирав ся на ню, як на просвѣтный папѣрь.

– Возьми ня до танцю, бо инакше вшитко ту выкричу, – зашептала му до уха, – Чув есь, что ся стало...

Петро ся знѣтив и натяг рукы. Хыжчина, де ся танцьовало, зашумѣла.

– Оле, охаб го, – выхопила ся Евка Кертесова. – Ты, брыдьо една!..

– Я же го мам охабити? А то чом? Ты го хочеш? Лемже тебе Петро не хоче. Правда, Петре?

– Охаб го! Охаб го! – озывало ся з ушиткых кутов.

– А нѣт! – дупкла ногов Палага. – Нѣт того бирова, жебы ми заказав з Пет­ром танцьовати!..

Цигане грали. В хыжчинѣ ся крутила една пара. Петро з Палагов.

То быв послѣдный Палажин триумф над Петром.

Жерело: Манна И оскомина. Пряшов, 1994. 93–99.
Захованы регионалны диалектизмы и словакизмы.