Смутна история

     Лѣто я звыкл проводити на своей «фазендѣ» у М. Копани – райском кутикови на­шого Подкарпатя. Сѣмнадцять сотиков мо­го биртоку, што на краю села под горов, пиля Тисы, обгорожены дротянов сѣтков и меж­уют из хащов, садом та полем. Посеред загороды у винници стоит маленька хыжка из одкрытов верандов. Одси видко Тису – як поблискуе у сонѣчну погоду. Тиса обгортат Чорну гору. Мягкый округлый силует горы особливо читко ся прочитуе под вечер, коли ся за ню спряче сонце.

     Одси мож увидѣти болшу часть характер­ных для нашого краю пейзажов: злѣва – до­лина из рѣков и замком на фонѣ синей горы, спередо мнов, право над рѣков – горбкы, што плавно, поступово зболшуют ся, переходя­чи у горы. Под горов поселеня – хаотично розметаны хыжкы, утопающи у садах, дряблют ся из долины на гору.

     Сесь чудесный пейзаж читаво покалѣчил газопровод, што го протягнули у послѣдный час. Трасу чогось провели через гору, вырѣ­завши цѣлы хащи. Испаскудили и ровнину ко­ло Тисы – перетяли прекрасный пейзаж из королевскым замком бѣлов трубисков на величезных опорах, позакоповали повно бе­тоновых стовпов електропередачи, понивочили поле, поналишавши шутер и такое. Словом, учинили усе по совѣтскы, по варварскы – бездумно, бездушно.

     Туй свѣжый воздух и тишина. Робота ся спорит и одпочити мож.

     ...Был теплый августовый вечер. Уже сонце почало заходити. Я сидѣл на верандѣ. Чую, десь из хащи йде якыйсь незвычайный крик. Дуже голосный, тревожный. Гибы кричала ранена птиця або звѣрь... Штось подобне я уже чул. Ястрябы часто крали из села домашну птицю и летѣли из нев через хащу понадо мнов. Птиця у их пазурях – щи жива – вырывала ся и страшно кричала. Айбо сесь крик измѣшаный из гавканем псов ишол из хащи, поза хыжы и скоро ся приближал. Ставал усе май силным, душероздираючым. Я рѣшил пойти на крик та поника­ти, што ото там. Айбо лише-м зачал обувати топанкы, увидѣл ем через городину, як из хащи выскочила мала серна и из криком утѣ­кала на долину, повздовж городины, а за нев из злостным хриплым гавканем бѣгла свора псов. Серночка была щи дуже мала – головка юй ледвы стырчала из некошеной травы. Псы уже майже доганяли ю...

     Не роздумуючи, ищи босый я побѣгл ид ней, як ем бировал. Перескочил ем городину и вергл ем собов меж сернов и псами. Од нечеканости псы не знали, што робити, изменшили скорость. Сего доста было, обы серночка ско­чила у бок и яла утѣкати у поле. Псы на­зад за нев. Я лиш так могл оборонити ю од псов, аж ю йму. Из усей силы погнал ем ся за нев, догонил ем ю и скочил ем за нев, ги брамкарь за лоптов. Псы – через мене! Прикрыл ем ю собов, прямо перед вышкѣреными пысками псов. Притулил ем ю, маленьку, до грудей и одбиваючи ся ногами од псов, што скакали коло ня, рушил ем ид хыжи.

     Коли-м затулил за собов дверцѣ городи­ны, мала серна почула ся у безпецѣ та зачала вырывати ся из рук ми. Я крѣпко держал ю обома руками горѣ собов и страчено никал ем около, мерькуючи, куды бы ю покласти. Увидѣл ем на верандѣ свою велику спортову ташку. Дуже сокотячи засунул ем трясущу ся серночку у ташку так, обы головка юй стырчала вон, и, наколько мож было, затягнул ем цибзар. Тогды-м увидѣл, ож уся ми сорочка на грудех та руках у кровли. Она поранена! Бизовно псы ю порвали, або може вадас подстрѣлил!… И я лиш зато-м ю могл имити, сараку, бо стекла кровлев. А у хыжи у ня ни фачлика, ни йоду не е...

     Побѣгл ем у село, заскочил ем у едну, другу, третю хыжу, докы-м достал фачлик и мало йоду. Серночка ся трясла, коли-м ю вытягал из ташкы. Еднов руков притискал ем ю до грудей, бо рвала ся од ня из усѣх сил,  а другов протирал ем юй рану. Рана была дуже велика. Уся задна часть тѣла была вырвана. И видко было, ож тото ся стало не теперь, бо рана была не свѣжа – гноила ся...

     Позавчора чула ся из хащи стрѣлянина. Одчул ем, ож исе мае якусь звязь из серночков. Бизовно вадасы-питлякы забили юй матѣрь, пак псы ю преслѣдовали. Не мог­ли ю имити, айбо, видав, догонили ю та вырва­ли юй задну часть тѣла. А нынѣ, тяжко поранена, коли кликала собѣ матѣрь, изась побѣг­ли за нев... Так им собѣ думал и не похыбил ем. Пак ем учул, ож заготовляч садовины позавчора «поклал» серну у дубнякови, не­далеко од хыжи ми, та за склянку паленкы лѣсник закрыл на йсе очи...

     Уже ся стемнѣло, коли, промывши уже гноящу ся рану, обернул ем серночку чистым ручником и поклал ем ю назад у ташку. Под тым духом учинил ем из дроварни хлѣвець, постелил ем свѣжого сѣна та выклал ем на него серночку. Скочил ем у село за фелдшером, айбо тот лиш завтра ся верне из Тячова. У селѣ купил ем цуцлик у едной жоны, што ма­ла малу дѣтину. И коли Поли бачи принесл, ги звык, свѣжого, послѣ вечерного доеня, молока – напоил ем серночку. Она жадно ссала – уже ся не бояла ня. Порозумѣл ем, ож сесе не на добре. Айбо – думал ем собѣ – ачей дотягне до завтра... А завтра рано повезу ю до фелдшера, а аж го не буде дома – скочу до Севлюша...

     На рано серночка уже ледвы дыхала. На­поил ем ю молоком, боржѣ поклал у ташку, – та на бициґлѣ, та до фелдшера – може ищи ю спасе... Пиля дорогы, што йшла через пасовиско, такой коло моей хыжи, сидѣли люде, што попасовали коровы. Стал ем, обы позвѣдати, ож де у Севлюши ветеринарный дохтор. Стары осужовали питляка, а дѣти гла­дили серночку по головцѣ, што стырчала из ташкы. Головка юй ледвы ся держала, а великы очи уже майже ни клѣпали. А Прибыш-бебехач из лиловым, ги бурак, товстым лицем никат на серночку, ги кот на солонину, та каже просячим голосом:

     –Нашто бы сьте хо­дили з нев по дохторах, та тратили доро­гый час та гроши – дайте ю мнѣ, вы и так не ѣсте мясо.

     «Боже, яка скотина!» – подумал ем и боржѣ-м рушил дале до фелдшера. Он ипен теперь ся вернул. Айбо коли-м вытягал серночку из ташкы, обы ю указати фелдшерови, юй тѣлце уже было студене. Шийка задеревенѣла, а широко розкрыты прекрасны ве­ликы очи из довгыми клѣпками были у сле­зах – она была мертва. Я постовпѣл. Фелд­шер примѣтил, ож я дуже засмученый, потѣшил ня:

     –Не журѣт ся, ож у шкоду пошла... еге у той хыжѣ из черепляным дахом – он указал на хыжу на горбкови под самов хащов – видите? Там жие чоловѣк, што юй скору обробит, а з головы учинит куклу – будете ма­ти хосен.

      Мене аж затрясло. Боже, якы знают быти люде! Я ся обернул без слова и поплянтал ем ся домов из мертвов серночков у ташцѣ и терьхом на сердцѣ. Грызла ня думка, ож кебы-м мал дома повну аптечку из фачликом та йодом, и май скоро бы-м промыл та перевязал юй раны, може бы щи удало ся ю спасти. Жила бы у хлѣвцеви, пощиповала бы тра­вичку у садови, ѣла бы садовину из рук ми, пила бы чисту воду из колодязя... Як бым ся любовал сим прекрасным божым сотворенем! А коли бы окрѣпла, подросла, выпустил бы-м ю назад у хащу, на волю. А може не у хащу, ай у зоопарк? Бо заготовляч Куцин або якый иншый чоловѣк-звѣрь изась из завгуры захоче похосновати пушку – забъе ю. Холодно­кровно, безжалостно. Не буде го мучити совѣсть, ож одобрал житя од сякого благого сотвореня, красы нашых лѣсов... Наоборот, ищи ся буде гордити, ож якый он шиковный вадас. И мало ко го осудит. А такы, ги Прибыш, бу­дут му завидѣти, бо мясо нынѣ дороге...

     Выкопал ем яму коло своей городины, на дно ямы постелил ем листя, поклал ем на него серночку. Дѣти-пастушкы мовчком стоя­ли та никали. Пак ем закрыл юй очи, присыпал ем ю листем и закопал. На малый гро­бик дѣти поклали полевы косичкы.

     Понад вечер, перед моими воротами стал воз. Из воза изошли двое людей у лѣсничой униформѣ.

     –Мы из лѣсництва... – повѣл май старый. Кажут, ож имили сьте серну. Прийшли сьме ю забрати, бо тото маеток лѣсництва...

     –Я имил лиш поранену серночку. Кажут люде, ож матѣрь юй три дны назад забил питляк. Вы знаете, ото кто:  ваш цимбора. Пак одкупил ся од вас склянков паленкы...

     Лѣсник аж рот вывалил. Стал гындати штось, ож тото брехня, и най бы доказал тот, кто исе видѣл. Просил, най укажу, кто сякое ка­зал, он му выбъе зубы.

      –А де тота поранена серна? – позвѣдал мо­лодый.

     –Умерла. Псы ю порвали та достала зараженя кровли. Там похоронена... – и я указал руков на гробик пиля   городи­ны.

     –Мы ю маеме повезти... – каже старый. – Як доказовый предмет, – несмѣло додал.

     Молодый ся рушил до гробика. Я скочил перед него и крикнул:

     –Ану, вон ми зо двора! Заберайте ся, бо угачу якого колом по головѣ, та суд ня оп­равдае, бо зашли сьте ми у двор без дозволу! Но, марш одси!

     Они не знали, што робити. Потоптали ся на мѣстѣ та пошли ид возови.

     –Мы ся щи вернеме! Из милициов! – крикнул старый та рушил воз.

     –А я подам на вас у суд за соучастие у питляцтвѣ! Усе село знае за вашы темны дѣла! – крикнул я за ними.

     Позно по вечери Поли бачи принесл моло­ко... Он уже знал за нашу бесѣду из лѣсни­ками.

     –Казали дѣти, што сокотили коровы, ож чули, як есьте читаво вымачкаловали лѣсников.

     –Я лиш казал тото, што усѣ знают. Та ци свѣдчили бы люде против Куцина та лѣс­ника?

     –Ов-ва! Та кто бы позад серны захотѣл мати ворога? Та щи й лѣсника!? Ов-ва... Пак усе село краде дубы из хащи. Знаете, ож на угля не е грошей у лю­дей, а грѣти ся треба... Пак теперь лѣсник – ото май великый пан, ги колись партсекретарь был! Хоче – даст вырубати дуба, а не хо­че – сиди та мерзни... Пак усе началство и милиция, и головы варошскы та сельскы, и прокуратура у доброму сут из лѣсництвом – бо вадасы. Стрѣляют дичину, коли хотят та колько хотят. Не хвалю вас, ож есьте ся из нима поцоркали...

     На другый день рано увидѣл ем, ож серноччин гробик роскопаный и порожный! И досель не знаю, ож ко тото учинил. Ци лѣс­ник, ци ктось из села, кто ся не могл помирити из тым, обы добро – скора та кукла – задарь пропало...

Жерело: Országos Ruszin Hírlap, 2001, 9.sz., 14.old.