Смутна история
Лѣто я звыкл проводити на своей «фазендѣ» у М. Копани – райском кутикови нашого Подкарпатя. Сѣмнадцять сотиков мого биртоку, што на краю села под горов, пиля Тисы, обгорожены дротянов сѣтков и межуют из хащов, садом та полем. Посеред загороды у винници стоит маленька хыжка из одкрытов верандов. Одси видко Тису – як поблискуе у сонѣчну погоду. Тиса обгортат Чорну гору. Мягкый округлый силует горы особливо читко ся прочитуе под вечер, коли ся за ню спряче сонце.
Одси мож увидѣти болшу часть характерных для нашого краю пейзажов: злѣва – долина из рѣков и замком на фонѣ синей горы, спередо мнов, право над рѣков – горбкы, што плавно, поступово зболшуют ся, переходячи у горы. Под горов поселеня – хаотично розметаны хыжкы, утопающи у садах, дряблют ся из долины на гору.
Сесь чудесный пейзаж читаво покалѣчил газопровод, што го протягнули у послѣдный час. Трасу чогось провели через гору, вырѣзавши цѣлы хащи. Испаскудили и ровнину коло Тисы – перетяли прекрасный пейзаж из королевскым замком бѣлов трубисков на величезных опорах, позакоповали повно бетоновых стовпов електропередачи, понивочили поле, поналишавши шутер и такое. Словом, учинили усе по совѣтскы, по варварскы – бездумно, бездушно.
Туй свѣжый воздух и тишина. Робота ся спорит и одпочити мож.
...Был теплый августовый вечер. Уже сонце почало заходити. Я сидѣл на верандѣ. Чую, десь из хащи йде якыйсь незвычайный крик. Дуже голосный, тревожный. Гибы кричала ранена птиця або звѣрь... Штось подобне я уже чул. Ястрябы часто крали из села домашну птицю и летѣли из нев через хащу понадо мнов. Птиця у их пазурях – щи жива – вырывала ся и страшно кричала. Айбо сесь крик измѣшаный из гавканем псов ишол из хащи, поза хыжы и скоро ся приближал. Ставал усе май силным, душероздираючым. Я рѣшил пойти на крик та поникати, што ото там. Айбо лише-м зачал обувати топанкы, увидѣл ем через городину, як из хащи выскочила мала серна и из криком утѣкала на долину, повздовж городины, а за нев из злостным хриплым гавканем бѣгла свора псов. Серночка была щи дуже мала – головка юй ледвы стырчала из некошеной травы. Псы уже майже доганяли ю...
Не роздумуючи, ищи босый я побѣгл ид ней, як ем бировал. Перескочил ем городину и вергл ем собов меж сернов и псами. Од нечеканости псы не знали, што робити, изменшили скорость. Сего доста было, обы серночка скочила у бок и яла утѣкати у поле. Псы назад за нев. Я лиш так могл оборонити ю од псов, аж ю йму. Из усей силы погнал ем ся за нев, догонил ем ю и скочил ем за нев, ги брамкарь за лоптов. Псы – через мене! Прикрыл ем ю собов, прямо перед вышкѣреными пысками псов. Притулил ем ю, маленьку, до грудей и одбиваючи ся ногами од псов, што скакали коло ня, рушил ем ид хыжи.
Коли-м затулил за собов дверцѣ городины, мала серна почула ся у безпецѣ та зачала вырывати ся из рук ми. Я крѣпко держал ю обома руками горѣ собов и страчено никал ем около, мерькуючи, куды бы ю покласти. Увидѣл ем на верандѣ свою велику спортову ташку. Дуже сокотячи засунул ем трясущу ся серночку у ташку так, обы головка юй стырчала вон, и, наколько мож было, затягнул ем цибзар. Тогды-м увидѣл, ож уся ми сорочка на грудех та руках у кровли. Она поранена! Бизовно псы ю порвали, або може вадас подстрѣлил!… И я лиш зато-м ю могл имити, сараку, бо стекла кровлев. А у хыжи у ня ни фачлика, ни йоду не е...
Побѣгл ем у село, заскочил ем у едну, другу, третю хыжу, докы-м достал фачлик и мало йоду. Серночка ся трясла, коли-м ю вытягал из ташкы. Еднов руков притискал ем ю до грудей, бо рвала ся од ня из усѣх сил, а другов протирал ем юй рану. Рана была дуже велика. Уся задна часть тѣла была вырвана. И видко было, ож тото ся стало не теперь, бо рана была не свѣжа – гноила ся...
Позавчора чула ся из хащи стрѣлянина. Одчул ем, ож исе мае якусь звязь из серночков. Бизовно вадасы-питлякы забили юй матѣрь, пак псы ю преслѣдовали. Не могли ю имити, айбо, видав, догонили ю та вырвали юй задну часть тѣла. А нынѣ, тяжко поранена, коли кликала собѣ матѣрь, изась побѣгли за нев... Так им собѣ думал и не похыбил ем. Пак ем учул, ож заготовляч садовины позавчора «поклал» серну у дубнякови, недалеко од хыжи ми, та за склянку паленкы лѣсник закрыл на йсе очи...
Уже ся стемнѣло, коли, промывши уже гноящу ся рану, обернул ем серночку чистым ручником и поклал ем ю назад у ташку. Под тым духом учинил ем из дроварни хлѣвець, постелил ем свѣжого сѣна та выклал ем на него серночку. Скочил ем у село за фелдшером, айбо тот лиш завтра ся верне из Тячова. У селѣ купил ем цуцлик у едной жоны, што мала малу дѣтину. И коли Поли бачи принесл, ги звык, свѣжого, послѣ вечерного доеня, молока – напоил ем серночку. Она жадно ссала – уже ся не бояла ня. Порозумѣл ем, ож сесе не на добре. Айбо – думал ем собѣ – ачей дотягне до завтра... А завтра рано повезу ю до фелдшера, а аж го не буде дома – скочу до Севлюша...
На рано серночка уже ледвы дыхала. Напоил ем ю молоком, боржѣ поклал у ташку, – та на бициґлѣ, та до фелдшера – може ищи ю спасе... Пиля дорогы, што йшла через пасовиско, такой коло моей хыжи, сидѣли люде, што попасовали коровы. Стал ем, обы позвѣдати, ож де у Севлюши ветеринарный дохтор. Стары осужовали питляка, а дѣти гладили серночку по головцѣ, што стырчала из ташкы. Головка юй ледвы ся держала, а великы очи уже майже ни клѣпали. А Прибыш-бебехач из лиловым, ги бурак, товстым лицем никат на серночку, ги кот на солонину, та каже просячим голосом:
–Нашто бы сьте ходили з нев по дохторах, та тратили дорогый час та гроши – дайте ю мнѣ, вы и так не ѣсте мясо.
«Боже, яка скотина!» – подумал ем и боржѣ-м рушил дале до фелдшера. Он ипен теперь ся вернул. Айбо коли-м вытягал серночку из ташкы, обы ю указати фелдшерови, юй тѣлце уже было студене. Шийка задеревенѣла, а широко розкрыты прекрасны великы очи из довгыми клѣпками были у слезах – она была мертва. Я постовпѣл. Фелдшер примѣтил, ож я дуже засмученый, потѣшил ня:
–Не журѣт ся, ож у шкоду пошла... еге у той хыжѣ из черепляным дахом – он указал на хыжу на горбкови под самов хащов – видите? Там жие чоловѣк, што юй скору обробит, а з головы учинит куклу – будете мати хосен.
Мене аж затрясло. Боже, якы знают быти люде! Я ся обернул без слова и поплянтал ем ся домов из мертвов серночков у ташцѣ и терьхом на сердцѣ. Грызла ня думка, ож кебы-м мал дома повну аптечку из фачликом та йодом, и май скоро бы-м промыл та перевязал юй раны, може бы щи удало ся ю спасти. Жила бы у хлѣвцеви, пощиповала бы травичку у садови, ѣла бы садовину из рук ми, пила бы чисту воду из колодязя... Як бым ся любовал сим прекрасным божым сотворенем! А коли бы окрѣпла, подросла, выпустил бы-м ю назад у хащу, на волю. А може не у хащу, ай у зоопарк? Бо заготовляч Куцин або якый иншый чоловѣк-звѣрь изась из завгуры захоче похосновати пушку – забъе ю. Холоднокровно, безжалостно. Не буде го мучити совѣсть, ож одобрал житя од сякого благого сотвореня, красы нашых лѣсов... Наоборот, ищи ся буде гордити, ож якый он шиковный вадас. И мало ко го осудит. А такы, ги Прибыш, будут му завидѣти, бо мясо нынѣ дороге...
Выкопал ем яму коло своей городины, на дно ямы постелил ем листя, поклал ем на него серночку. Дѣти-пастушкы мовчком стояли та никали. Пак ем закрыл юй очи, присыпал ем ю листем и закопал. На малый гробик дѣти поклали полевы косичкы.
Понад вечер, перед моими воротами стал воз. Из воза изошли двое людей у лѣсничой униформѣ.
–Мы из лѣсництва... – повѣл май старый. Кажут, ож имили сьте серну. Прийшли сьме ю забрати, бо тото маеток лѣсництва...
–Я имил лиш поранену серночку. Кажут люде, ож матѣрь юй три дны назад забил питляк. Вы знаете, ото кто: ваш цимбора. Пак одкупил ся од вас склянков паленкы...
Лѣсник аж рот вывалил. Стал гындати штось, ож тото брехня, и най бы доказал тот, кто исе видѣл. Просил, най укажу, кто сякое казал, он му выбъе зубы.
–А де тота поранена серна? – позвѣдал молодый.
–Умерла. Псы ю порвали та достала зараженя кровли. Там похоронена... – и я указал руков на гробик пиля городины.
–Мы ю маеме повезти... – каже старый. – Як доказовый предмет, – несмѣло додал.
Молодый ся рушил до гробика. Я скочил перед него и крикнул:
–Ану, вон ми зо двора! Заберайте ся, бо угачу якого колом по головѣ, та суд ня оправдае, бо зашли сьте ми у двор без дозволу! Но, марш одси!
Они не знали, што робити. Потоптали ся на мѣстѣ та пошли ид возови.
–Мы ся щи вернеме! Из милициов! – крикнул старый та рушил воз.
–А я подам на вас у суд за соучастие у питляцтвѣ! Усе село знае за вашы темны дѣла! – крикнул я за ними.
Позно по вечери Поли бачи принесл молоко... Он уже знал за нашу бесѣду из лѣсниками.
–Казали дѣти, што сокотили коровы, ож чули, як есьте читаво вымачкаловали лѣсников.
–Я лиш казал тото, што усѣ знают. Та ци свѣдчили бы люде против Куцина та лѣсника?
–Ов-ва! Та кто бы позад серны захотѣл мати ворога? Та щи й лѣсника!? Ов-ва... Пак усе село краде дубы из хащи. Знаете, ож на угля не е грошей у людей, а грѣти ся треба... Пак теперь лѣсник – ото май великый пан, ги колись партсекретарь был! Хоче – даст вырубати дуба, а не хоче – сиди та мерзни... Пак усе началство и милиция, и головы варошскы та сельскы, и прокуратура у доброму сут из лѣсництвом – бо вадасы. Стрѣляют дичину, коли хотят та колько хотят. Не хвалю вас, ож есьте ся из нима поцоркали...
На другый день рано увидѣл ем, ож серноччин гробик роскопаный и порожный! И досель не знаю, ож ко тото учинил. Ци лѣсник, ци ктось из села, кто ся не могл помирити из тым, обы добро – скора та кукла – задарь пропало...
Жерело: Országos Ruszin Hírlap, 2001, 9.sz., 14.old.