Таке было мое дѣтство

   Коли я ся уродив? Тото не памятам, бо тогды быв ем щи барз малый. Али з оповѣданя старшых довѣдав ем ся, же было то в зимѣ. З мого роженя хыбаль никто ся не тѣшив, бо дѣтей в хыжи родиче мали уж колькоро. А же я умерати не хотѣв, та треба было робити якысь крестины. Няньо пошли до нанашкы Евкы, попросили ей за крестну маму, а потом до нанашка Сандра, жебы быв за крестного отця, бо колись было инак, як теперь, бо теперь просят двое: лем крестну и крестного, а первше то крем крестных, кликало ся ищи веце такых звычайных кумов, колькох або и кольконадцятех, лем треба было уважати, жебы число кумов не было парне. До кресту, належало просити и тых кумов, котры были при крестѣ попередных дѣтей. Повинность крестного отця, была пойти по селу и просити, в имени родича, до кресту. Так мой крестный отець, нанашко Сандер, записав собѣ на картку тоты особы, што их няньо му подали, одѣв нову гуню, и пошов просити; заходив до хыжи и по привѣтаню ся выповѣдав таку формулу: «Казав вас кум Митро Чепѣга барз красно просити до кресту святого». Одперти не было вольно, бо быв бы то великый грѣх. Так каждый запрошеный брав мѣру леняного полот­на, як крижму, и йшов до церкви на крещеня. Од того часу быв уж для родичов кумом, а для роженого и окрещеного – нанаш­ком.

Менѣ родиче хотѣли дати имя даякого порядного святого, на­при­клад: Михал, Федор або Андрѣй. Али тогды нашы священ­никы не дозволяли, жебы собѣ каждый выберав имена, якы лем збагне. Не так, як днесь, же си выберают якысь Артуры, Криськы, Роберты, Збышкы, Здѣхы... Тогды наш парох о. Алексѣй звѣдав ся ня­ня, коли ем ся вродив, няньо подали число. Так о. Алексѣй за­здрив до календаря и рече: даме му на имя Спиридон бо таке имя стоит в нашом церковном календари. Ани няньови, ани крестным то­то имя ся не любило и зачали просити о. Алексѣя, жебы инше имя дав, али егомость нияк ся не хотѣли згодити. Аж, як няньо повѣли, же пойдут му на ярь цѣлый день быками орати – тот аргумент трафив парохови якось до пересвѣдченя, бо подумав хвилю и по­вѣв: «О, ...даме му на имя Нестор, то барз красне имя». Лем нанашка Евка ищи ся звѣдала, ци тот Нестор быв добрым святым. «А як же! - обрушив ся егомость – та прецѣ Нестор – то барз добрый святый, и то наш рускый, великый лѣтописець, жив в Кыевѣ, в Печерской лаврѣ и цѣле житя лем писав, молив ся и постив, али што ти буду поясняв, кедь ты глупа и темна баба».

Но, и окрестили ня: «Крещает ся раб Божый Нестор», а потом одбыли ся крестины, а дале то ем собѣ помаленькы рос. Як ми минуло штыри рокы, та уж дашто ем запамятав з тамтых часов. Знам, ж ем ходив в пачесной кошели, такой до колѣн, а як ми было пять роков, та памятам, як ми мама сшили первы ногавкы. Ой, якый я быв задоволеный и гордый з той «подѣи», же уж мам гачи и не блискам голым задом. При том важне было и то, же як ем в дачом завинив и мусѣв достати по задѣ, та уж не по голом, як первше. Од того часу то уж ми роботу даяку вынаходили, а то куры не пущати на гряды, або до зерна (як уж приставало), а то гуси пасти, або коро­вы зо старшым братом. Так было в лѣтѣ. Но, в зимѣ то не было для мене роботы. На санках то много ся ем не возив, бо не позваляли, же керпци дру. Так треба было сидѣти в хыжи, де мав ем свое мѣсто на пецу, а пец быв великый, занимав 1/4 хыжи, а хыжа была курна, без комина. Як мама палили в пецу, та поломѣнь бухав аж над челюс­ти, а искры летѣли высоко, аж до чорной од сажи повалы. А дым опадав ниже и ниже, аж по окна. В повалѣ была квадратна дѣра, звана вожницев, котров дым входив на под, али не вшиток дым ся мѣстив в вожници, та треба было отворяти дверѣ и пущати го до сѣней. Як в пецу уж ся выпалевало, та заперали дверѣ и вожни­цю, тогды в хыжи было теплѣцько. Над пецом были дручкы, якы звали грядками, де складали сухы дрыва на подпалеваня. Часто сушили ся там лѣсковы орѣхы або буков (насѣня бука), зась на зача­дѣлом трагарѣ висѣли вѣнцѣ чесноку, цибулѣ, часом солонина або и округле сало, стискнене двома дощочками.

Там на пецу, в кутѣ под грядков, было мое мѣсто. То быв найвысшый пункт в хыжи. Одтамаль я обсервовав, што ся в хыжи дѣе. Зимов приходили до нас бабы и дѣвкы, з куделями прясти. Пряли переважно лен (бо вовну то пряли хлопцѣ). Мама давали им су­шеных сливок або грушок «на слину», но бо лен мусѣло ся слини­ти, инак не давало бы ся прясти. Я сидѣв на пецу и прислуховав ся, як бабы плеткуют, и клепачом стругав собѣ паличкы, бо хотѣв ем дашто «змайстровати». Пробовав ем выстругати або ложицю, або веретено. Лем, же ми з того струганя, нич не выходило. Найчастѣй­ше кончило ся покалѣченем палцев, и тогды было много грявку и плачу на цѣлу хыжу. Мама стѣгали ня з пеца и заливали рану наф­тов. Кров сперали, прикладуючи до раны чорного хлѣба, завя­зовали даяков шматков, одберали клепач, наконець давали по хреб­тѣ пару «бухняков», и на пару дны (покля ся не загоило) быв спо­кой зо струганем.

В зимѣ то нашы овце ся котили и мали сьме малы ягнятка, котры няньо вносили до хыж. Я их барз любив, нераз брав ем таке ягнятко на пец, закрутив го до рянды, и спав з ним. Лем, же таке яг­нят­ко часто сикало, та смрод паровав з нагрѣтого пеца, же тяжко было вытримати в хыжи. Тогды ягня ми одберали, а часом и при­ло­жили дачим.

А як на ярь снѣг згынув, та гнали сьме овце и ягнята пасти. Барз ем любив ходити з овцями. Гнали мы в поле разом з пару хыж, а пасло ся всягды, бо быв такый звычай, же до св. Юрия мож было пасти де ся хотѣло. Наш сосѣд, Данько, то мав велику рогату козу, котра добрѣ ся доила, а ищи лѣпше знала бости. Пасла ся з овцями, али николи не позволила, жебы ей инша овця або коза опередила, и все йшла перва напередѣ стада. Бывало, же нарвали сьме розного весняного цвѣтя, сплели вѣнець и привязали козѣ на рогы – так гнали до села. Робили то переважно в недѣлю або в свято. Еден раз женеме дорогов овце з поля, а коза з тыма гирландами на рогах йде передом, гонорово, а ту люде идут як раз до церкви, а еден з паробков кричит:

–О, смотьте лем, яка то молодиця йде! – и показуе Данькову козу. На то Гнат Антонов, што вертав з нами одрече:

–Правда, же молодиця! Як хочеш – та можеш ся з нев женити. Го, го, го! – регоче. И вшиткы ся смѣют.

–Йой, вы смаркачи! Я вам дораз дам.

Втѣчеме, аж ся курит за нами.

В яри была щи инша забава для хлопчисков. Ходили сьме по кряках и лѣсиках глядати воронячы гнѣзда. Ворон у нас доста было, а робили людем шкоду; заберали малы курята, на поли нищили засѣвы. Як ся высмотрѣло на деревѣ гнѣздо, та еден з нас выдрябо­вав ся там, заберав яйця, клав их под шапку и злѣзав на землю. Памятам, як в едну недѣлю вертаме з такой выправы, а каждый мае по пару воронячых яиць по кышенях. А ту як раз идут до церкви три дѣвкы-парадницѣ. Убраны в вышиваны корзеты и ряшены сукнѣ. Идут так гонорово, задами крутят, влѣво и вправо, а такы веселы, бесѣдуют штось межи собов, а што кус – та хи, хи, хи! А мы, давай зза верб метати до них воронячыма яйцями. Дѣвчата наробили крику, потом плачу, бо сьме лахы им барз забабрали. Мае ся розумѣти, же ся поскаржили родичам. Ой, достав я тогды, достав! Барз довго памятала ся ми тота Цвѣтна недѣля. До Провидной синѣ пругы з тѣла не зникли.

През лѣто уж ем быв такым малым «югасом», бо пошов ем пасти овце и худобу гет там в горы, де до стаенок або кошар выга­няли статок на цѣле лѣто. Там сьме бывали цѣлый час, а спало ся в коморках при стаенках, а як была то кошара, та в колибѣ, яка стояла при кошарѣ. Занятя там было таке: рано, до дня доило ся овце (молоко заберали до села), потом ѣли фрыштик, клали до торбы даяку мерендю и выганяли статок на пасовиска. Там треба было сокотити и перед вовками, и перед тым, жебы не пошло на чуже пасовиско, або в панскый лѣс. В полудне зганяло ся до кошар и зась ся доило. В час полудневой перервы ходили сьме грабати сухе листя на постеленя под худобу, вышмарити гной. Пополудне зась ся пасло до вечера. Потом доеня, и уж мож было вечеряти и спати, али коли была погода, та не йшло ся нараз спати, бо приемно было посидѣти при огни и до повночи. Слухали сьме, як старшы оповѣдали розны байкы о страхах, о збойниках и иншых речах.

А як ми йшов семый рок, та мама еден день убрали ня в чисту кошелю и ногавкы, котры первше вымаглевали рамачом, взяли до хусткы повкопы яиць и пошли зо мнов до учителя записати ня до школы, хоть не барз ем мав на тото охоту. Али што робити, няньо купили ми табличку, рисик и букварь, а мама сшили з пачесного полотна торбу, вложили до ней цѣле «знарядя» и пов ярчаной адзимкы.

–Идь, – гварят, –  а вчий ся добрѣ, бо як нѣт, та попамяташ!

Но, и так зо страхом Божым, пошов ем разом з ровесниками до школы «здобывати образованя». Лем, же наука на зачатку не барз ми йшла, бо наш учитель «вбивав» нам ей переважно при помочи грубого лозинового прута, так же страх перед кыем не давав мыслити о науцѣ. В школѣ не одбыло ся од бѣд вшелиякых. Раз ем ся побив з Теличковым Фецем. Праскнув ем го торбов  по головѣ, так же з моей табличкы лем рамкы остали. За то достав ем порядно од учителя линийков . Не за то, же ем табличку розбив, али же Фецеви набив на головѣ гуз великости курячого яйця, а за табличку, то уж няньо всыпали пару ремѣнев. Далеко было весел­ше там, на убочах горскых пасти статок, як ходити до школы. Теперь мое «югасованя» мало мѣсто лем у вакациях. Там на поло­ни­нѣ ем ся чув, як рыба в водѣ. Али и в школѣ не было аж так нуд­но, бо мы знали собѣ найти забавы. Робили сьме карты. З розных ладичок вырѣзовало ся картоникы, рисовало, малевало кредками и карты готовы. Не были то штоправда «пиятникы», а йграло ся нима добрѣ. Бавили мы в «око», «фербла», а же грошей не было, та на боб або орѣхы, хоть часом тоже на гроши, али были то безвар­тос­т­ны «миллионы» – польскы маркы, або австрийскы грайцаре.

Еден раз учитель зробив нам в школѣ ревизию в нашых тор­бах, и сконфисковав карты, якы пошли нараз до пеца. Но и конець газарду. Были также иншы занятя. 3 габзины, робили мы такы пукалкы. Кулькы до них робили сьме з клоков леняных (горше прядиво). Клоча треба было формовати в кулькы и добрѣ слинити. Цѣлевало ся з пукалок до чого ни будь, лем трафити было тяжко. В школѣ стрѣляли, еден другому в карк або в ухо. А Васьо Повторак стрѣлив так, же мало око Ваневи Крупцѣ не выбив. Зробив ся крик, нараз вкрочив учитель, и казав пукалкы здати и шмарити до пеца, а горѣли – аж дуднѣло. Нам влѣпив по пару кыев, же ся стрѣляня з пукалок одхотѣло.

Мнѣ ся полюбила гумипушка, лем в тамтых часах не было гумы де взяти. Ицков Самуль мав гумипушку. Мав родину в го­родѣ, та од них достав. Повѣв ми, же продаст, али я зась не мав грошей. Но, Самуль повѣв, же як му принесу сушеных сливок, та гумипушка буде моя. Украв ем дома кус тых сливок, али Самуль повѣв, же то мало, и гумипушку не дав, а я бояв ся вецей украсти, же мама познают, бо то уж была ярь, и сливок остало по зимѣ не много, бо прецѣ ся зъѣло; бо и на юху ся брало, и до панцаков клали, и на пирогы, а и такы сухы ся грызло. А ту вижу в нашом садку, же на пару сливковых деревах на голых голузах видко сливкы, котры не зорваны восени, а не упали на землю, лем мороз их зморщив, и висят собѣ дале высхнены. Та я нараз влѣз на едно дерево, потом на друге, оборвав и змѣшав зо сливками тыма, што ем украв из коморы. Занес ем до Самуля, котрый повѣв, же ищи кус помало, али гумипушку ми дав.

Ей! Як ся з ней добрѣ стрѣляло! Назберав я собѣ повны кы­шени такых файных круглых камѣнчиков, званых градовкы, и стрѣ­ляв, де лем хотѣв. Гнеть дошов я до такой шиковности, же з дость великой оддалености трафляв до пса, кота, Гершкового пуляка, до курей, до голубов на гребню стрѣхы. А коли йшов до школы, та вшиткы псы ня познавали, бо подвивали хвост под себе и втѣкали як найдалше од мене. В школѣ сижу собѣ в остатной лавцѣ и обсер­вую. Впередѣ сидит Семан Бѣгунов, ошкрябуе ся по головѣ и позѣ­ват на цѣлу гамбу. Я потихы вынимам з кышени костку з терок, накладам до гумипушкы, натѣгам, и бац го, просто в карк. Семан подскакуе, якбы го кто кыплятком опарив, грявчит. Озират ся, а я нич – играю, же читам. По якомсь часѣ гума ся урвала, завязав ем мотузком, али то уж не было то. Рекламация у Самуля тоже нич не дала; повѣв, же або посилно ем натѣгав, або повеликыма камѣн­чиками стрѣляв. Примѣтив при том, же сливкы не были добры.

Ѣздив, од часу до часу, од села до села, худым конятем запряженым до воза, такый собѣ гандлярь, што звали го онучарь. Он куповав шматы и старе непотрѣбне уж желѣзо, по днешному «лом». Правду повѣсти, та он не куповав за гроши, лем вымѣняв на товар, горнята, танѣры, иглы, аграфкы, брошкы, свисталкы, ножи и иншы речи. Як ѣхав през село, та кричав: «Гей! Онучи! Давайте онучи, што тримате на кучи!», або «Гей! Бабы и дѣвкы, давайте подолкы, збабраны, застяны, сѣм роков не праны». Онучарь не брав шматы з купованого полотна, лем домоткане, з лену або з конопель. Мнѣ ся барз полюбив у онучаря такый ножик «рыбка», и глиняный пташок, такый, же як ся му дуло под хвост, та свистав. Назберав ем шмат, али ищи было помало, тогды вернув ем ся до хыжи и взяв добры ищи, няньовы пачесны ногавкы, пару старых подков и чересло од плуга, за што достав ем «рыбку» и тоту свисталку. Тѣшив ем ся, свистав собѣ, аж ми коллегы завидѣли. Али неодовга дома зауважили, же не е ногавок и чересла. Няньо «высвистали» ня бичом так, же барз довго ем тото «свистаня» памятав.

Потом пришов час, же вшиткы з класы сьме мали ити до первого причастя. Приготовляны мы были довго, бо наука религии тогды была повинна и одбывала ся в школѣ. До сповѣди быв вызначеный день. Было нас дость много, та ишли хлопцѣ особно и дѣвчата особно (до причастя въедно). Сповѣдь мала быти пополу­дне, а мы, хлопцѣ, зышли ся коло церкви скорше, священника ищи не было, та мы зачали ся забавляти в розны игры, а потом дошло до биткы. Едному гомбы од гунькы одорвали, другому розбили нос, грява зробила ся така, як у псарни. Надошов на то священник, и як закричит: «Та што вы робите, бѣсноваты! То так ся приходит до святой сповѣди? Не буду такых сповѣдати, вон домов! Завтра рано прийдѣт, но смиренно, зо страхом Божым». Али и так на другый день по сповѣди дрылив ем Кундратового Феця до жаливы, бо мав ем злость на него оддавна. Ктось о том донес егомостеви, котрый нараз взяв нас обох «до рапорту». Мусѣли сьме ся з Фецем пере­про­сити, даровати собѣ вины, ищи раз ся высповѣдати, а за покуту вы­гварити три раз «Отченаш», три раз «Богородице Дѣво», раз «Царю небесный» и раз «Вѣрую». Ага! ищи вдарити дванадцять поклонов перед Казаньсков иконов Богоматери. Али уже нараз по причастю Фецьо повѣв, же ми не подаруе тото дрыленя в жаливу. Треба признати, же слова дотримав.

В часѣ вакаций, як то ем уж споминав, цѣлый час было ся в горах з овцями и худобов, часом як не были дома потрѣбны, выганяли ся на пасовиско конѣ. Была то для нас утѣха, бо могли сьме на них ѣздити, али и тото скончило ся битем, бо няневе дозна­ли ся, же конѣ мѣсто пасти, та мусят под нами цѣлый час райтова­ти. Так, же нашы забавы в ковбоев скоро ся скончили.

Трафляло ся не раз, же на нашы пасовиска заблукала ся худоба з другого села. Тогды тоту худобу зганяли до свого села, до войта, або оддавали «гайтовому». Гайтовый, то быв такый урядник, котрого рок-рочно выберала громада. Его повинность была давати позор, жебы худоба не входила дакому в шкоду, або на «гайницю». Али што то гайниця? Гайниця – то было поле, преважно пасовиско того газды, котрый не гнав там худобу пасти, бо хотѣв выкосити, або продати. Так перед выганянем на пасовиско худобы през иншых газдов, ишов свое поле «гаити». Гаеня стояло на том, же брав газда наламаных голузок и втыкав вздовж межи свого поля, в землю. Было то знаком, же на его поли пасти не вольно. То было святе право, и якбы гайтовый застав на гайници чиюсь худобу, та мав право ей «заяти», то значит загнати до войта, а там уж сходили ся радны – «уряд», котрый покладав кару на властника худобы. Як ем уж упомянув, нераз из сосѣднего села приблукала ся худоба, котру сьме заганяли до войта, зашто доставали сьме на цукрикы. Но и дошло до того, же мы не раз подкрадовали ся на терен сосѣднего села, и корыстаючи з неувагы пастухов, «заимали сьме» пару штук худобы и гнали до нашого войта, же тота якбы была на нашых пасовисках. Али вшитко до часу. Сосѣды гнеть стямили, в чом рѣч, и другым разом так нас погнали, же ледвы сьме утекли.

А як нам было по якых десять роков, та зачали сьме курити, не думайте, же доган, на то не было нас стати. Курили сьме листя з бука або з кромпель (сухе), али найлѣпше ся курило луб (кору) з яловця. На старых яловцях луб быв сухый, та ся го зошкрябовало, закручовало в папирь и ся курило, а запах быв лѣпшый як днешны ментоловы. Мож тоже было курити стары «конячкы», то ест коньскый гной, такый з влонишного року, што лежав довго на пасо­виску, выполоканый дождем. Али конячкы, то ся курило лем тогды, як нич лѣпшого под руков не было. Затѣгати, та мы ся не затѣгали, не знали сьме ищи той штукы, али курили сьме поважно, як стары курякы, пущали дым то гамбов, то носом и нераз сплюнули так, як то стары при куреню робили. И хоть наша пасовискова «трафика» была засобна в «доганы», бо од конячок по яловцеву кору, али з часом то уж даколи прикрадовали сьме од няня «бакун» и про­бовали сьме курити правдивый доган, и хоть розликы межи доганом сьме ниякой не видѣли, но каждый гварив: «Го! го! То ест доган! А якый моцный! Аж мило закурити». И я не хотѣв быти горшый од другых, та тоже часом «подберав» ем од няня доган. Раз няньо за­уважили, же доганчик им скоро «худне». Зревидовали кышени старшых братов, али нич не нашли, хоть на ня найменше думали, но, на всякый случай обмацали мою гуньку и нашли «жменьку» файко­во­го. Такой вхопили ремѣнь, на котром брытву острили, а быв то доб­рый ремѣнь – австрийска войскова «купля». А, же я быв близко две­ри, та удало ся ми утечи. Пару дны оминав ем няня з далека. Так ся якось «упекло», же ем не достав битя, лем од того часу няньо лѣпше сокотили свой доганчик.

В нашом селѣ были два склепы и кооператива, до того были ищи двѣ трафикы. В едном склепѣ продавали такы страшакы «корковцѣ». Дакотры хлопчиска заможнѣйшы з дому, куповали си тоты «револверы», али мене не было на тото стати, хоть барз хотѣв ем мати таку забавку. Еден раз, коли мама нарихтовали повный кошик яиць, якы мали в торговый день в городѣ продати, я задумав взяти собѣ кус из тых яиць, на куплю страшака. Так ем и зробив, лем же тото «кус», то было правѣ повкошика. Занесв ем яйця до склепу, за них достав ем корковець и пачку корков. Так задово­леный стрѣляв ем, хвалив ся и парадовав из тов «пистолев». Али скоро ся выявило, мама наробили крику, же ктось им яйця покрав. Няньо тогды збили ня порядно, корковець одобрали и занесли до склепу, склепника высварили, чого од мене таку колькость яиць брав, и чого таку дурну забавку ми продав. Склепник гроши за корковець оддав, за коркы уж нѣт, бо их уж не было, устиг ем вшиткы выстрѣляти.

А што было дале? Дале дѣтства уж не было, бо выбухнула война, страшна, кровава – было ми тогды лем тринадцять роков, али уж намах став ем ся доростлым и поважным як старець, хоть и малолѣтный.

Жерело: Давно, то были часы. Наша Загорода. Криниця, 1999.