У Шаленой Розвалинѣ

Участок лѣса, придѣленый на рихтованя дрыв, был далеко од села, у Шаленой Розвалинѣ, на обочинѣ высокого горского хребта. Пѣшник покривулькал то горѣ, то долу, та я пустил ся крижом-кражом через гущу. Добрѣ-м познавал сесь готар, та не боял ем ся заблудити у дебрях.

За едны двѣ годины спустил ем ся у свѣтлу розвалину, де щи густо обстали выворотѣ по смерчу, што был туй лонѣ. На широку просторонь полягли вывернуты из коренем стары букы...

Нагле мнов загамовало: при грубезной выверти стямил ем три сивенькы псенята. Два малы на сонятинѣ ся грѣли, а третее хотѣло ся из нима бавити. Уха у них шторцом, а в очох притаена туга. Збаг ем: сесе вовчата. И нараз испохватил ем ся: тадь я коло вовчого леговища!

Ипеншто похопил ем, як иззаду чути шускот. Я скоро гет. Айбо поздно. Годѣ уже было лѣзти на поваленый стром, коли вовчиця такой ту, несучи у зубах заяця. Тогды лишила свой луп и, выцѣривши зубы, из выркотом вергла ся на атаку. Што было чинити, мусай ся одбивати. Я зачал одмаховати ся балтов, усилуючи ся засягнути вовчицю череслом. Айбо балта у ня через мѣру тяжка была, замаховати из нев не онь так здобно было: при силном замахнутю хотѣл ем истратити ровновагу. А звинна вовчиця усе вчас одскочит и нападе из незакрытого боку.

Сяк держало уже довжый час, и я зачал чуствовати, же хляну. «Том де бы я, опытный ловець, дал бых ся бестии роздерти?!» — подумал ем и зачал у щи болшом розбѣсненю одбивати ся од звѣря. Злость додала ми силу. Но положеня мое нич ся не змѣнило. Зась наростала слабость. А вовчиця клонцат у зубы фурт ближе.

На щастя, у критичный момент едно вовча жалостно заскавунѣло. Видав, изголоднѣло, а матери не е. Та хотѣло на ню попонагляти. Вовчиця метнула ся там, ид плачучому малому. А я зачал задовати, одходячи од леговища...

Тым часом вовча, як видѣло матерь приближати ся, успокоило ся. Вовчиця зась пустила ся за мнов.

И вшитко ся повторило од зачатку. Вовчиця, злобно рыкаючи, наступала, а я одбивал ся. На чолѣ ми выбил студеный пот, рукы ми ся трясли. Я был при послѣдных силах.

И зась вытя вовчати дало ми припочивок.

Я пустил ся втѣкы, суньголов, на вшитку силу.

Теперь вовчиця дала ми покой.

Уже не до дрыв ми было, пиловал ем дому. У души кыпѣла злость за пережитый страх.

– Но, чекай, звѣриско! Я тя поучу, я ся з тобов порахуву!– грозил ем ся аж и наголос.

Дома хопил ем пушку и такой вернул ем ся ид леговищу. Нич из того! Завѣтривши опасность, вовчиця нараз однесла своих малых чим дале.

Лем теперь подумал ем: «Яка то велика материнска любов присуща щи и сему лютому звѣреви!» И про тоту самопожертвену любов готовый ем был одпустити вовчици пережитый страх.

На другый день истрѣтил ем товариша – лѣсника у ревирѣ  На Черемшинѣ. Он ми первым дѣлом пиловал извѣстити, же вчора навечер видѣл мигнути ся через вагаш едну грубезну вовчицю, што несла у пыску трех малых.

– Чекай лем! Тадь од леговища у Шаленой Розвалинѣ до готаря На Черемшинѣ едных пятнадцять километров, и то не дорогов, ай лѣсньма дебрями! – искричал я и росповѣл ем му вшитко, што ся ми притрафило.

Дотеперь не годен ем порозумѣти, як тото выхытрила ся вовчиця понести у зубах нараз трех малых.

Предивна сила материнской любви!

Жерело: Наша читалня. Ужгород, 2007. 9–10.