Як ем ся став сталинистом

В повѣданю познатого русинского писателя перед чита­телем ожие переломный период з  недалекой коммунистичной прошлости, як го пе­ре­живали дѣти едного русинского села восточной Сло­вакии. З реалис­тичных подроб­ностей, глубокого про­никненя до дѣточой психологии мо­жеме судити о ав­то­биографичном характерѣ змалеваных подѣй.  Але, як то звыкло быти, под пером  каждого майстерного писателя конкретны и пер­соналны за­жит­кы автора, выдобыты из затѣнков памяти, переростают на уцѣленый умѣлецькый образ минулой добы

Входиш до живота, як кебы-сь упав до болота, або як кедь вопхаш палець до меду, або як кебы-сь заблудив в густой молзѣ. А то быв мой припад.

***

Сталин… Сталин… Де я тото мено чув по первый раз, уж не памятам. Але было то наисто в даякой спѣванцѣ або в бесѣдах валалскых хлопов и баб. Спѣванок и стишков зо сталинсков тематиков в 50-х роках было тыж невроком.

В нашом валалѣ зачатком тых роков отворили матерску школку, де «учи­те­ль­кы», газдовскы дѣвкы зо сосѣдных валалов, котры щи лем вчера дали собѣ од­рѣ­зати косы и зробити  тырвалу,* муштровали нас, дѣтей, так, як их учили на па­рутыж­дне­вых учительскых курсах.

Уж ту кажда добрѣ выхована дѣтина мусѣла знати и повѣсти, чий то портрет ви­сит на стѣнѣ. Еден день у склепѣ, якый тримав у нас православный священник Стан­ко, мня скушало з политикы аж пять хлопов под веденем попа, жандаря и пред­сѣдника-бирова. Нянько быв гордый, же ем знав указати, де е Маркс, котрый то Ен­гелс, хто е Ленин и котрый Сталин. Вшиткы мня там хвалили, же ем такый мудрый, а небожчик нянько, як бѣдный малорольник и запеченый коммуниста, аж сплаксѣв од радости, же му ся так хлопча удало. Отець духовный взяв з регалу и дав ми за то мадярскый сливковый компот и румынскый барацковый джем, на котрый доднеська не можу забыти. И наш товариш жандарь довго тримав руку в кешени и перевертав межи пальцями коруны, лемже покритизовав мня за то, же ем Готтвал­да** не спо­знав, што значило, же корункы зостанут ему, а я ищи буду мусѣти пе­рейти домаш­ным политичным курсом.

Довго мня мерзила властна недоукость, але позднѣйше ем зачав быти спо­кой­ный сам зо собов зато, же мня отець похвалив, и зато, же Готтвалд ищи не быв за­рос­нутый, та чом бы-м собѣ з ним мав забивати голову?

Мати тримала коло мене, а тых, што мали бороды и баюсы, поровнала зо Жы­дами, котры перед войнов продавали в Папинѣ*** швабликы и солены рыбы.

– Ты мня хочеш, дурна курко, до бѣды привести. Не хочу од тя веце чути таку рѣч. Ци хочеш, жебы за тобов пришло зеленое авточко?

Нянько з великов осторожностев отворив хыжны дверѣ и хытро зиркнув до сѣней. По тому з полеготов вздыхнув, и добра мати, котра – не знам чом – ком­мунистам нигда не вѣрила, мусѣла свою тему кущичко змѣнити. Господарь дому просто не мог терпѣти тото, кедь дахто хотѣв осквернити пролетариат и его пред­ста­ви­тели. Кедь ся раз вечер вертав з валалской громады в корчмѣ, на мостѣ нашов великый Сталинов плакат, котрый быв погужваный и заболоченый. Такой тот истый вечер золляв го пару горнятами воды, попрятав стол и портрет на нем простер, жебы до рана быв сухый и ровный. Скоро рано, кедь щи сьме вшиткы спали, двома десят­ками клинчиков до боканч прибив Сталина на глинов обмазану зелену стѣну нашой хыжчины. Даремно мати молила и выгрожовала пеклом, жебы Сталина взяти спо­межи святых образов. Нич не помагало.

==================

*Ондулацию.

**5. президент Чехословакии, в роках 1948–1953.

***Село в Гуменском окрузѣ.

Як пришла зима, зачав нянько вечерами ходити на людовый курс русского языка, а брав зо собов часто и мене. Так же русскы буквы его заслугов ем знав скорше, як словацькы. Так ся радовав каждой моей написаной буквѣ! А як достав значкы до коммунистичной легитимации, з радости дозволив ми их налѣпити до ней. Я ся вшиткым тым чачкам радовав може веце, як бѣдный мой нянько, котрый не ишов за добрым заробком, але за одурнюючов идеев шахеров, котры хотѣли бѣдных зробити з рана до вечера богатыма и наопак.

Настав красный марцовый, але сонѣчный день. На дорогах ся топив лед, а по до­ли­нах снѣг. Мы, вѣрны и доблестны первоклассникы, сидѣли по пятеро в лавках, роздумовали сьме над таинственныма буквами и свѣтом, намалеваным на мапѣ, коло пеца. На дверѣ заклопкав поштарь. Высокый, отворив дверѣ и повтерав окулярѣ носовчатем. До классы ани не вступив, лем на порозѣ тихо, як муха, шептав довго учительцѣ до уха. Поштарь одышов, ани не запер дверѣ. В том ся наша учителька росплакала, а мы, молодшы, вшиткы за нев сьме ся росплакали, ай кедь нихто не знав, чом.

– Мои дорогы ученикы, великый смуток упав на нашу краину и на цѣлый табор социализму, бо умер наш великый вождь и отець, генералиссимус Йосиф Вис­са­ри­о­но­вич Джугашвили-Сталин.

Старшы дѣвчата, котры уж ходили на погребы, зачали заводити. Але до бес­конечна не мож было плакати и нич не дѣяти. Стол учителька прикрыла чер­ве­ным полотном и еден кут зарамованого портрета Сталина перетягла чорным пант­ликом, а зозаду го подперла дрывном, закрученым до червеного крепового па­пѣ­ря.

Пионеры одбѣгли домов за машликами и бѣлыма сорочками.

Намѣсто цвѣтов до великой школной вазы натолочила учителька чатины з яли­чок, котров обвѣнчила и образ. Нараз ся нам вшиткым зробило святочно. Лайда­кы были рады, же ся не треба учити, звѣдавцѣ ся тѣшили на то, што буде дале, а мы, первакы, сьме плакали, як дождь, без перестаня. Найстаршы хлопцѣ наклали на игро­вищу дость велику ватру, на котрой сьме потому за спѣву интернационалы спалили не­богого Сталина.

Домов сьме ся росходили зо слызами на тварях. Кедь ем перекрочив порог, ро­дичѣ и притомный сосѣд мня од колысковых часов такого заплаканого щи не ви­дѣ­ли.

– Боже, што ся стало?!

– Хто тя бив?

– Не упав ты до болота?

– Ци го Косицев пес не покусав?

– Може му учителька припекла?

– Та де, де! Фурт го хвалит, же ся найлѣпше учит.

Але прорек малый пророк марксизма.

– Вы не знаете, але товариш Сталин умер.

Я уж поплаковав легше, лемже старшых в хыжѣ теперь зачало напопрягати: сосѣда – на смѣх, нянька – на жаль, а матѣрь – на великый страх и зачудованя.

– Жебы го там чорти на вилах носили за нашы мозолѣ и контигенты.**** Конечнѣ до него перун ударив.

– Умер, як каждый умре, але его мыслѣ, крестню, будут вѣчно жити межи нами.

– Ой, хлопи мои, з того добрѣ не буде, лем жебы щи война не настала.

Дебаты ишли по валалѣ, як велика вода. Новинкы, котры у нас одберав тор­го­вець, школа и мой нянько, ходили в тоты днѣ позычати и старшы люде, што ани читати не знали. Вшиткы чекали, як буде дале, але каждый дашто иншое.

==================

****Контингент (ист), дань в натуралиях.

Еден день ку нам прибѣгла легкым кроком сѣмдесятрочна сосѣда Зужя Гуфа и провокативно ся попросила нянька, ци уж чув, же з локомотив будут зошмаревати червены звѣзды. Нянько закусовав губы, и не было му легко. Але ештебаками***** уж не хотѣв никого страшити. Зато я му смѣло, по пионерскы помог:

– Лем почекайте, вы стара кулачко, прийде щи на вас мороз. Готтвалд закрутит з вами.

Але Готтвалдови якось так , як и мому нянькови ся барз до нарочитой роботы з неприятелями социализма не хотѣло пущати. Висѣв сам на стѣнѣ, обзирав ся за Ста­лином и порозумѣв, же тот ся ку нему уж нигда не верне. Дармо го хотѣв утѣша­ти муд­рый Ленин з противоположной стѣны. Не помагали ани Маркс з Енгелсом, ани од­знакы ер-о-га, ка-ес-че, че-ес-ем и ес-че-ес-пе.***** Готтвалд, перед тым веселый як ва­лал­скый паробок, ся засмутив надовго и за пару дни пришла до валалу смутна вѣсть, же и он, неборачиско, умер.

Товаришка учителька, котра вѣчно ходила в белавой сорочцѣ ЧСМ, взяла на себе нову, бо мала двѣ. Погреб ся не робив, лем дѣвчата з учительков чорный пант­лик через кут образу перетягли и завѣсили вождя назад на стѣну.

Боже, што было тогды смутку в моим сердцю, знаш лем ты сам, Боже, и я сам! Зато ся ми ани теперь не хоче смѣяти и зато ся мушу высповѣдати, жебы ми не было аж барз легко за добов социализму.

На стѣнѣ мертвый Готтвалд висѣв дость довго, а потому ся не знати коли десь задѣв, и зачали ся ту черяти другы. Тогды ем уж знав азбуку читати и дознав ем ся, же безбородый «панчух», котрый уж не мав таку велику револуцийну искру в оку и ся чесав, як наш поп, на продѣл, ся зве Маленков. Не любив я его, бо-м не мог на него привыкнути. Зачало то быти про мене маленькое. Кедь ем ся призабыв, Сталина з Готтвалдом ем поважовав за живых, хоть уж зостали лем в нашых читанках, де я их собѣ обтяг чорнов грубов линиев. Подаколи ем ся на них довго позирав и еден раз ся ми заздало, же за тот довгый час уж постарѣли и добрѣ не видят. Обое достали од мене у дар новенькы окулярѣ.

Але не требало ми быти такым щирым на дары, бо новый учитель, не знавши мои политичны амбиции, наговорив  отцеви, же за то може быти покараный. Отець ся тому ани не чудовов, лем ся мня довго просив, чом ем то зробив, на што я му не знав (або не хотѣв) одповѣсти. Сперву мня хотѣв нянько бити, але рѣшив, же од того часу мня не буде барз роспещовати. Росказав мамѣ, жебы ми хлѣб, помащеный из ков­кусом, не посыпала из цукром.

Покараны были и дакотры камаратя, але за дашто другое, як я. Янка Пенцака збила учителька аж до кровли такой по погребѣ Сталина. Дѣтискам з молодшых класс признав ся, же му при кремации образу пришло смѣшно, бо собѣ спомянув, як зо сосѣдом загребали его старого здохнутого пса, и же му з ямы зостав стырчати хвост. Добрѣ ся не поводило ани тым, што пострачали машликы.

Найгорше обстав повсирота Йожко Малиновскый, котрый ся дас пять раз про­ва­лив, и хоть быв найсилнѣйшый з цѣлой школы, не знав нич ани так, як барзкотрый первак. Кедь ся го учитель попросив на мено нашого нового президента, не чув доб­рѣ подповѣдачи (нянько пияк му одбив слух) и одповѣв, же нашым новым пре­зи­ден­том е Антош-цицки Запо-тоцки. Мы ся реготали до плачу, а он (од властно­ручно вырѣзаной палицѣ) плакав до нестерпѣня, аж покы учителеви не выторгнув палицю з рук, не вышмарив ей через облак и утѣк з классы. В школѣ ся веце не указав. Пошов на Чехы заробляти нелегкы корункы.

Кедь сьме ся стрѣтили по двох роках на Великдень, дав ми за жыдовсков хыжов закурити. Приязно на мня пущав дым и позирав ми до оч. Повѣдав, же чешськый ста­рый роботник дѣдо Ченда му повѣв, же политика е неправда, а же Сталин и ему по­доб­ны коммунисты суть свинѣ, бо при них суть лем люде мордованы.

Я Йожка моцно любив и ем му повѣрив. Хто о тых малых револуциях знае? Ни­хто. Зато ем то положив на папѣрь.

==================

***** Беспекашами,

****** ROH, KSČ, ČSM, SČSP (Revolučné odborové hnutie, Komunistická strana Československa, Československý svaz mláděže, Svaz československo-sovětského přátelství) – общественны организации коммунистичной добы.

Жерело: Штефан Сухый. Як руснакы релаксують.
Русиньска оброда. Пряшів, 1997. 99–104.