За смерть коня тай як нового куповали

Звѣданя "Ко калап носить?" (ко в родинѣ голова?) оддавна стало ся пословичным, аж формално ся означать яко реторичне. Автор новелы указуе нам, же в реалном животѣ то звыкло быти зложенѣйше.

1.

Уже даякы дны газдыня Мори нейни, молочарька, из фурт векшов журов позирала на коня, што ся звав Баршунь. Быв то такый собѣ не докус старый коник, напротив, усе щи быв добрый и выдержливо служив, теперька буде шѣсть рокы, што го купили на торговици на сятого Андрѣя, руно за 61 форинт. Ани не звав ся быв так, бо го од Раца* купили, а тот го звав Янчи, лем же иппен Мори нейнин газда ся звав Шитев Янчи, та назвали коня Баршуньом, най не буде тезко. Добрый чорный, шелмовскый гунцут коник не збав, бо конѣ скорше од людей звыкають на новой имя (та якраз зато не газдови Янчови выпадало го мѣняти).

Но, та уже шѣсть рокы в том малом газдовствѣ пиля вароша служив свою службу: тѣгав возик з молоком до вароша ай назад. Не была тото иппен така намагава робота, мож повѣсти, суть овельо горшы. Та мож ся было надѣяти, же выбуде при том десять рокы, айбо не так ся стало. Не знати одкы пришла на него хворота, пак але, як ся то ставать, же и найлѣпшой здоровля раз-нараз ся знать погубити. Казати, правда, нич не казав, бо не годен быв повѣсти, айбо вецей не хотѣв ни ѣсти, ани пити, лем до валова зафыркав а одвертав голову. Ани не позирав теперь так шелмовскы, але хоть як ся старав, а возик тягти не бировав.

В таком малом газдовствѣ, де тот коник быв запряженый як едно важной колѣсча, така хворота значила готову страхоту. Ишло о 64 форинты, а тото великой дѣло, кедь суть, а щи много векшой, кедь хыблять. Газдыня ся зажурила, ай Шитев Янчи зо спущенов од думок головов чинив свои газдовскы роботы. Тот Шитев быв цѣлком порядный чоловѣк, лем не мож му было дати на рукы грошѣ, бо такой бы одышов здомов а их профѣтькав. Нераз уже ся так стало, же на свои забагы спустив тоты грошѣ, што суть так потребны на хлѣб каждоденный, а пак и сам жаловав и бановав, але иншак быв порядный, усиловав ся на газдовствѣ, лем грошѣ му на рукы не звыкли давати. Из грошми жона му газдовала, ай на куриво лем зо своих рук придѣляла Шитевови, так як звыкла дѣтьом хлѣба роздавати.

— Примирив ся  зо своев дольов, — так межи собов гадали сусѣды, а Шитев, и поправдѣ, кедь бы на ньому стояло, не годен бы быв учинити нич иншой, лем давно бы уже быв профѣтькав свою маленьку хыжку зо вшиткым газдовством.

Але яка бы там ни была доля Янчия Шитева, коньови то нич не поможе. Повели го ид ветеринарьови. Смутно тото было видѣти, як ведуть хворого коня. Дохтор лем поникав нань тай повѣв:

— Берьте го назад. За четыри дны здохне.

 Верабоже, не тоты суть теперѣшны ветеринаре, як то давно звыкли быти куршмиты. Тоты бы лем так легковажно не повѣли. Але з другого боку, зато лем правду повѣв, бо на четвертый день пополудню уже нич не мож было помочи. Правда, сусѣда, Павел Товт Каша, радив корѣнь шпынца, же то учинный лѣк, котрый треба запхати до вуха коньови, од чого пак з нього хворота выйде. Айбо на тот час уже з коня не было нич. Пробовали го поити, та нич му не требало. Ещи напослѣд обыйшов по дворови, помалы позад хыжу на травник. Там ляг собѣ на траву и уже нич лем едну передню лабу поднимав, якбы указуючи сосѣдови Павлу:

— Идѣть собѣ, Павле Товт Каша, идѣть собѣ, пане, из вашов науков.

Не было такого едного, што бы быв не плакав, кой то видѣв. Коник ещи пару разы махнув лабов, пак простер ся головов на траву и спустив дух. Така вто коньова смерть.

А вонка, на краю дорогы, бавили ся дѣти. Якась кофа, што там ся везла на пяц, дала им жменю черешень, бо найменшый сынко Шитева, пошкробок, мав таку красну бѣлу головку, што чудо рѣдко мож было видѣти. Черешнѣ на тот час были новина, та дѣти ся им зрадовали, бо дѣти скоро ся забывають, зачали танцьовати тай приспѣвовати собѣ стишок: «Черешенькы нашы, зимо, йди до фраса»… Иппен на то переходив там Павел Товт Каша, пилуючи ку собѣ, та напомянув их, най тото не чинять, бо не яло. Пак бо каждый знать, же кедь такы стишкы декламовати, та нечекано прийде фрас Дромо, а буде бѣда. Айбо дѣти Товт Кашовы слова нич не слухали, лем махнули нань, як перед тым Баршунь, а в собѣ тихенько шептали:

— Волѣй бы сьте, пане, вылѣчили Баршуня…

-----------

*) Рацы — давна назва Сербох в Мадярском кральовствѣ.

2.

Грошѣ бы треба, але водкы? Из коня не зостала нич лем скора. Айбо вельо за ню не дадуть, бо раз в молодости, коли щи служив у панства, засягла коника кулька, а таку скору скорарѣ не люблять. Вшитко ся ку тому складать, жебы бѣда была чим векша.

На векслик нелегко грошѣ зогнати. Котры вже пробовали, та даремно писали свое имя на папѣрь. Котрым и пощастило, же достали на тот папѣрь грошѣ в банку, тоты вже не напишуть свое имя на векслик, бо уже раз походили з тым и тогды каламарь въедно з пером вышмарили з оболока насеред улицѣ зо словами:

— Най тя поразить огняна стрѣла Божа ай з цѣлов ти файтов!

Но, так то стоить дѣло. На щастя, у каварни, куды Мори нейни возила молоко, повно такых людей, што звыкли на молочный кост, а тамошный цукрарь не быв безучастный. Любив конѣ, бо так то припало до сердця цукрарьови. Позирайте на иншы ремесла. Видите, брытварь, хоть и тот из пѣнов мать до дѣла, любить на ловы ходити, напротив, корчмарѣ — поряднѣ газдовати. Не задарь добрѣ повѣв Доде, же каждый писатель бы найрадше быв властником виллы, але зовсѣм не писателям ся то достане, ай скорше сукновым торговцям.

Но та пристаньме на то, же в каждом ремеслѣ суть свои залюбы, а щи и стрычи ся звыкли поиншак шустер и ковач. Подобно тому ся групують и честноты подля ремесел. Одважный и смѣлый ковач, напротив, розважный крайчирь, спѣвучый шустер, а мовчаливый теслярь. Но, а цукрарь благый. Носить бѣлый ховпак, робить з бѣлым цукром, муков, солодотами, мягкыма, пухнастыма речами, од того то вшитко. И так ся стало, же кондитер не быв безучастный, позычить грошѣ, лем так, на честной слово, из рук у рукы. А пак из цѣны молока, што каждый день буде доставати, нагородить собѣ. Лем най выпозирають коня, стокмлять ся на цѣнѣ, а пак дасть кельо треба.

Такой поглядали коня и скоро найшли, бо все ся трафить даякый напродаж. Истокмили ся и  Мори нейни пошла до цукраря на грошѣ. Достала и пришла дому.

А дома на дворѣ никого, а педиг Янош Шитев мав быв поладжовати городину, а не поладжать. Та де ся дѣв? Тадь сидить собѣ у хыжи, з калапом на головѣ. Жона поздравкала:

— Добрый день.

Янош ся не озывать.

— Што з вами?

Янош стяг калап на очи  и страшно сердито одповѣв:

— Нич.

— Но а? — звѣдать жона.

— Но, — каже Янош, — та теперь як тото буде? Та ты йдеш за коньом?

— Но ни, — каже жона, — та кому припадать, ачей вам?

— Но ни, — сердито каже Янош, — та зато и звѣдам ся, ци так?

— Ой, йой, — рече  Мори нейни, — та вы заберете грошѣ? Та вы не знаете, же на вас не мож бизовати грошѣ? Пак хыба не вы сам прияли ся, жебы вам нигда на рукы грошѣ не давали?

Янош ся злегка замѣшав и кус замовк.

— Но, добрѣ, — повѣдать. — Сесе правда. Айбо за коньом… Обы жона ишла коня привести? Та што за свѣт настав? Ци такой годно быти, обы жона коня куповала?

В тому то ай сук. Сесе поправдѣ кривда його мужеству. Ай жона сама тото видить, же ту ситуация особлива. Што люде повѣдять? Высмѣють Яноша Шитева. А котра жона мать дяку, обы ей мужа высмѣевали?

Радять ся. Шитев смутно спустив голову, жона му ся читаво вагать.

— Айбо ци поправдѣ приведете коня? — звѣдать ся.

Шитев хмураво рече:

— Та чом бы нѣт, приведу.

— Айбо як ем годна на вас бизовати грошѣ?

Шитев тихо одповѣдать:

— Задля коня мож бизовати…

Так наконець грошѣ на нього бизують. Шитев складуе банковкы до жеба и гордо одходить. Жона го звѣдать:

— Кантарь не берете?

Шитев достойно на тото одповѣдать:

— Конѣ ся продають з кантарями.

А з тыма словами одходить. Иде пышно и в собѣ роздумуе, же цѣла улиця и вшиток народ знають за тото, же иде коня купити, а грошѣ на то мать у жебѣ. Злишно бы было путь му подробно детальовати, бо одтогды и так вшиткы знають, же дома му на коня цѣлой пополудне чекали надармо. Шитев десь зайшов на чарку, пак на другу, пак на третю, из чого докус ясно, чом ани на другый день до вечера не могли го найти, де бы ни глядали. Так ся добрѣ знав испрятати, нигде го не было, де бы ни глядали. Жона му гет ся была напудила, же загынув. А што, кедь прогуляв вшиткы грошѣ, а пак як прийшов ид собѣ, та з ганьбы утопив ся в Тисѣ?

Айбо не так ся стало. На третий день скоро рано, коли звыкли розвозити подоеной молоко, перед дверѣ каварнѣ пригримѣла наята кочия, а з ней страшно пелехатый и поматуженый Янош Шитев з великопансков пыхов загойкав присутному народови:

— Та ци была вже ту жона ми?

… Крикливого Шитева кликали на моралность, айбо тото иппен так вартало, як бы коня учити на молитвы. Наконець Янош гордо верг ся назад ку кочиѣ и спровадив кочиша:

— Жени, кочишу, ани кочия, ани коник не твои!... — Бо мав натогды ещи три форинты.

Лем на третий день, як ся уже темнѣло, пришов Янош дому, обы го сусѣды не видѣли. На обыстя заходив, як чужый чоловѣк, што не мать ни хыжы, ни народности. Жона му не повѣла нич иншой, лем глумливо зазвѣдала:

— Та што, зашпоровали сьте?

Янош спустив голову и одповѣв:

— Волѣй бы ня были няньо забили малого…

Жерело: Különféle magyarok meg egyéb népek (1907)

Переклав Игорь Керча