В Америцѣ у краяна

В старом краю повѣдали о Паньку Шкварку, же доробил ся в Америцѣ великого маетку, же мае пару домов, два автомобилы, еден на каждый день, а другый на недѣлю и свято, же дал свои дѣти высоко выучити, же его жена, хоть з Рѣпок родом, а велика тепер панѣя, и т.д. Панько Шкварок родил ся в том самом селѣ в Карпатах, в котром родил ся и я, лем он выѣхал до Америкы, коли мене ищи на свѣтѣ не было. Ми Панько Шкварок николи з головы не выходил, ищи в старом краю. Лем подумайте: простый Лемко, а такый богач. И коли я пришол до Америкы, то ем дораз написал до него, же так и так, я, его сосѣд, а и родина, з краю, приѣхал ту до Америкы, и барз бы-м рад передати му поздравеня од цѣлого села. И не довго я ждал од Панька одповѣди:

«Приѣдь якнайскорше. Тикет лем пять долларов, а потом стриткара 60 центов. Берь собѣ векешен, жебы-сь хоть з тыждень, зо два посидѣл.»

Так писал Панько. Приѣзжам на майнерскый плейз. Плейз невеликый, як будь-котре наше село в краю, лем што по америцкы збудованый. Звѣдую, де жые Панько Шкварок, а голову тримам горѣ, гордый, же я краян такого богача. Звѣдую едного, другого, каждый посмотрит на мене, усмѣхне ся и гварит: «Ай донт ноу!» – Кый фрас, думам, Панька на том плейзѣ не знают, а я думал, же его цѣла Америка знае. Но, слава Богу, взял я зо собов адрес. Смотрю: «Линколн стрит». Звѣдую первого встрѣчного, де Линколн стрита.

«Донт ноу!»

А то што? Плейзина така, же мож ей цѣлу до плахты згорнути, а не знают, де Линколн стрита. Но на рогу улицѣ стояло пару людей. Подхожу и звѣдую о Линколн стриту. Слава Богу, еден знал. Показуе под лѣс, де стояли штыри шопы.

Як то може быти? Нумер Панька – 150-160, а там всего штыри шопы? Але иду. Позерам за 150. Есть. Коло того «гавзу» стоят всякы маленькы шанды: для кур, для пса, для форда, а на каждой нумер, аж до 160... Еден форд стоит на трех колесах на ярдѣ, без даху и без сѣдала. Другый форд вызерат зо шанды, тоже без дашка, но сѣдало е, лем не покрыте, трава стырчит и рушат ся. Позерам, чом тота трава рушат ся? Иду ближе, а там кура гнѣздит ся. Коли мня вздрѣла, скочила и зачала: «кодкодак, кодкодак!»

– Ма! ма! чикентиф! Брауни! кеч им! кеч им!

Выскочил Брауни спод 153. нумера:

– Гау, гау, гау!

Выбѣгли и газды:

– Кеч им! – кричат всѣ. Но Бравни, попахал и вернул под свой нумер, ци з лѣнивства, ци зо старости, кто го знае? Я думам, же мня познал скорше, як его газда, бо уж и хвостом махат привѣтливо. Бо каждый знае, же кажде наше село в Карпатах мае родный запах. И коли Панько Шкварок пришол до Америкы, та он тот запах родного села принесл зо собов и заховал го додне­ська. И тот запах переняла от него цѣла тота его Линколн стрита. Брауни знал тот запах добрѣ. А што и я принесл зо собов тот сам запах нашого родного села, то Брауни увѣрено познал, же я краян его газды по том запаху.

Позерат старый Панько раз на мене, раз на свого пса, и знова на мене, и гварит:

– Так як бы-м того чоловѣка десь мал знати...

– Вы будете Панько Шкварок?

– Я... А вы кто такый?

– Я Ваньо, ваш сосѣд зо старого краю...

– Христе Боже! Кейда! То краян, сосѣд, родина! То сын Гаврила, мого сосѣда, с котрым я паробчил! Та де-ж бы я тя познал! Та твой родич был за двох такых. Ты против него шкварок. Коман ближе! Тепер я тя мѣсяць нигде не пущу! Натѣшу ся краяном!

Обнял мня Панько, поцѣловал в оба лиця и затяг до гавзу. Захвѣял ся Паньков гавз, зачал скрипѣти. Я зачал позирати, але Панько успокоил мня:

– Не страхай ся. Ту така бурька минулого року была, же з мурованиць дахы позберало, а мому гавзови нич не зробило. Правда, занесло го пару десят ярдов под лѣс, под смерекы, але там спер ся. Потом я подложил катулькы и припхнули сьме з дѣтми назад на плац ку улици. Я дораз по том купил тот желѣзный пец и поставил на серединѣ. Пец важит пару тонн, и теперь ниякый вѣтер гавза не рушит. В Америцѣ на все шпекулация. Но-ле, стара, рихтуй вечерю, але добру! А покаль вечеря буде, та мы оба з тым молодым краяном дашто выпьеме... Выпити выпиеш, краян?

– Выпию, воды або молока.

– Я молока не пию. Не страхай ся, я ти ниякой отровы не дам, бо я сам отровы не пию, лем тото, што дома варене. А такой паленкы, як моя Кейда зварит, не найдеш, нигде не зварят. Што до того, то жена моя выкарала ся. Всяка лупина у ней золото. И добрый профит с того зробит. Здалека люде приходят. Якбы не было добре, та бы не приходили... На, выпий, краян!

– Я не буду. Молока бы-м выпил, реку.

– Стара, дай му молока!

– Нѣт дома молока.

– У нас молоко лем коты пиют. Выпий того. Не бой ся, не отровиш ся... Но, выпий, бо ся погнѣвам.

Што было робити? Выпил я едну. Чул, як скрутило ся все вднука, а по головѣ якбы кыянев ударил, дых заперло.

– Запий водов! То перейде. А з часом привыкнеш, як до молока. Но, ищи еден! Привыкнеш, краян!

– Но, уж не буду.

– Выпий, бо ти насилу влию!

Што было робити? Выпил я другу. Запер дых и выпил. Другый дринк пришол легше, як первый. Видно, первый уж припалил нутря.

– Запий водов!

Запил я водов, але уж не чул, ци зимна, ци тепла.

– В Тройцѣ Бог прожывае! Выпиеме по третей...

– Не буду, Паньку, не сильте...

– Уж тя не буду силити, лем тоту выпиеш. Дораз буде вечеря.

Повѣжте сами, што ем мал робити? Выпил ем третю, бо каждый наш краян у свого краяна зробил бы то само. Уж нич не запекло, лем видѣло ся ми, же моя голова – уж не моя, же моя голова пересѣла на карк Панька, а Панькова на мой. Поставила Кейда вечерю на столѣ. Не можу вам повѣсти, што было на вечерю, бо не памятам, не можу повѣсти, ци ми смаковало або нѣт, бо и смаку не памятам. Памятам лем, же Панько солил свое и мое, аж бѣло, поприл свое и мое, аж чорно, но я не чул, што солене або попрене. Кельо я выпил по вечери, тоже не памятам. Но ищи днеська ми гучит в ухах Паньково слово при вечери:

«Велика, гварит, для нашого дому радость и утѣха, коли принимат так дорогого краяна и сосѣда з краю. Не пустиме тя, Ваню, цѣлый мѣсяць од нас! Не мѣсяць, а цѣлый рок! Што рок! Не было бы для нас векшой радости, якбы так ты остал з нами на цѣле жытя!»

Обнял мня Панько и цѣловал.

– Кейдо, поцѣлуй нашого дорогого краяна! Меро, покохай и поцѣлуй.

Мера, то была дочка Панька Шкварка, уж старша собѣ дѣвиця. Обцѣловали мня обѣ и уложили мня спати. Што ту довго розводити ся! Гостили так на другый и третий день. На четвертый день я подслухал таку бесѣду:

– Сидит, спит, ѣст и пие, а кто знае, ци з того дашто буде?

– Ей, та чом бы не было? Я му сам днеська надтыркну...

– Можеш ты му тыркати, як он зимный ку дѣвцѣ... Та уж го и кохала, и цѣловала, а он, як з дерева... Ци не шкода того, што сьме ся вытратили, тай тельо клопоту зо заведием? То неучтиво так довго сидѣти, ѣсти и пити задармо. З того твого села всѣ такы.

Ледво я додумал ся, о што моим краянам иде. Принесл ищи Панько паленкы свого выробу, но уж неповну батлю. Дала ищи Кейда ѣсти, але уж ниякой принукы не было. Уж не просит так Панько пити. Перекусил я и выпил, хоть не просили, бо дорога предо мнов далека, встал и гварю:

«Дорогы краяне, приятеле и сосѣде! Барз я вам дякую за вашу гостину, котру я не забуду аж до смерти. Не забуду вас, Паньку, не забуду вас, газдынь, не забуду и тебе, Мери! Ты ми приходиш, як далша сестра»…

(При тих словах Панько наллял погарик и поставил предо мнов, а жена выняла кейка и поставила на столѣ...)

«Посидѣл бы я у вас ци мѣсяць, ци аж и цѣлый рок, але я уж и так довго посидѣл, и бою ся, што ми повѣдят моя жена и дѣти»…

Ту якбы гром з ясного неба ударил. Остовпѣл Панько, остовпѣла его жена, зблѣдла Мера. Первый пришол до слова Панько:

– Ты женатый?

– Уж десятый рок.

– Женатый? – звѣдуе Паньчиха зо злостев. Мера не звѣдовала, лем вышла,  плачучи.

Взял сперед мене Панько паленку и трясучов руков ллял назад в батлю. Половину розлял по столѣ. Взяла його жена кейка зо стола и рекла:

– И не ганьбиш ся, ты, женатый чоловѣк, так довго сидѣти честным людям на карку, ѣсти и пити и дѣвча зводити?

– Не чудуй ся, стара, – рекл Панько, – то з такого роду! Небожчик, его родич, по мѣсяцеви так сидѣл и пил у чужых людей. То уж такый пияцкый род, за нич у свѣтѣ не збат, лем бы паленка...

Смотрю, выкривили ся обое на мене. Беру ся за шапку:

– Но, та будьте здоровы, дякую вам за гостину и прошу не гнѣвати ся, як я дашто не так справовал ся, як в Америцѣ.

– Ищи собѣ смѣшкы над нами робиш, ты пияку?! Доберат ся до мене Панько с пястьми. Зле, думам, их трое, а я еден. Понаглял я за двери. Слышу за собов:

– Брауни! Кеч им! Кеч им! Брауни!

Но Брауни, видав, знал, же я с того самого села, што и его газда. По запаху знал и мал мня за свого.

СЛОВНИЧОК АМЕРИКАНИЗМОВ

Жерело: Наша книжка. Лемко-Союз в США и Канаді.

Печатано в типографии Лемко-Союза в Юнкерс, Н.Й.,
под редакциом Д.Ф.Вислоцкого. 1945. 126–131.